Маскарад, или Искуситель

– Хорошо, – сказал он покорно, – тишина, по крайней мере, не опровержение и может являться согласием. Вот моё предположение: возможно, у некой леди, здесь присутствующей, есть дома дорогой друг, страдалец, из-за болезни спины прикованный к постели. Если так, то найдётся ли более подходящий этому страдальцу подарок, чем эта со вкусом сделанная маленькая бутылочка Болеутолителя?

Он снова поглядел вокруг, но встретил почти такой же приём, как и прежде. Эти лица, чуждые даже подобию сочувствия или удивления, казалось, терпеливо говорили: «Мы путешественники и потому должны быть готовы к встречам и спокойно примем множество старых дураков и ещё более старых шарлатанов.

– Дамы и господа, – почтительно уставившись глазами на их самодовольные лица, – дамы и господа, могу ли я с вашего разрешения решиться на другое небольшое предположение? Вот оно: то, что есть некий страдалец, в этот полдень корчащийся на своей кровати, но в свой час он сидел весьма здоровый и счастливый; то, что Самаритянский Болеутолитель – единственный бальзам для этого продолжающего жить существа – кто знает? – может быть, спасение жертвы, реально существующей или возможной. Короче: о счастливцы справа от меня и спасённые слева от меня, можете ли вы разумом преклониться перед провидением и не думать о том, что оно мудро предусмотрело? Предусмотрело! – приподнимая бутылку.

Непосредственный эффект от этого обращения если и был, то оказался сомнителен, поскольку именно в этот момент корабль зашёл в безлюдное место, словно оползнем пробитое во мрачном лесу; единственным выходом из него была дорога, которая из-за её узости и оттого, что она была окружена смесью из сумрака и спутанной листвы, казалась просекой среди неких пещероподобных старых нагромождений в городе, как часто посещаемый Кок-Лейн со своими привидениями в Лондоне. Вошедший с пристани у этой дороги человек склонил свою косматую фигуру перед дверным проёмом и вошёл в каюту шагом настолько тяжёлым, что, казалось, в его карманах лежала дробь; своего рода сломленный Титан в домотканом одеянии; его борода выделялась чернотой, как мох Каролины, и была сырой, как росистый кипарис; цвет его лица был желтовато-коричневым и тёмным, как страна железной руды в пасмурный день. Одной рукой он нёс тяжёлую трость из морёного дуба, а другой вёл маленькую девочку, шедшую в мокасинах, весьма вероятно, что своего ребёнка, но очевидно, что от иноплеменной матери, возможно креолки или даже команчи. Её глаза были больше женских и были черны, как впадины среди горных сосен. Индейское одеяло оранжевого цвета, окаймлённое висящими кисточками, тем утром, казалось, ограждало ребёнка от тяжких зрелищ. Её конечности дрожали, она выглядела как нервная маленькая Кассандра.

Едва эту пару заметил травяной доктор, как он с радостью, как хозяин, простёр обе руки и, взяв неохотно поданную руку ребёнка, довольно развязно сказал:

– Я ведь на вашем пути, ах, моя маленькая майская королева! Рад видеть вас. Какие красивые мокасины! Как раз для танца.

Затем с середины куплета запел:

Эй, дурачьтесь, дурачьтесь, скрипка и кошка;
Корова перепрыгнула луну.
Продолжай щебетать, моя малиновка-крошка!

Это игривое приветствие не вызвало отзывчивой игривости у ребёнка, не порадовало и не смирило отца, а, скорее всего, разбавило тяжесть печали на его лице улыбкой ипохондрического презрения.

Уже отрезвлённый, травяной доктор обратился к незнакомцу со смелым, деловым видом – переход, который хоть и казался немногим резким, но не вынужденным, и, действительно, показал, что его недавняя лёгкость была менее свойственна фривольной натуре, нежели шаловливая снисходительность для доброго сердца.

– Извините меня, – сказал он, – но если я не ошибаюсь, то разговаривал с вами в другие дни – на корабле в Кентукки, не так ли?

– Никогда со мной такого не было, – прозвучал ответ; голос был глубокий и вызывающий тоску, словно вышедший со дна заброшенной угольной шахты.

– Ах! Но или я снова ошибся, – его взгляд упал на палку из болотного дуба, – или разве вы не были немного хромым, сэр?

– Никогда не хромал в своей жизни.

– Действительно? Мне казалось, что я чувствовал не хромоту, а помеху, небольшую помеху; при небольшом опыте в этих вещах я отгадал некую скрытую причину помехи: засевшая пуля, может быть, – от неких драгун во время Мексиканской войны, разрядивших заряд, знаете ли. Тяжёлая судьба! – Он вздохнул. – Мало сочувствующих этому, разве это кто-то видит? Вы уронили что-нибудь?

Почему-то, ничего не сказав, незнакомец склонился, казалось, с целью подобрать что-то, как в тот же момент, застыв в неудобном положении, он так и остался, отклонившись от вертикали, как грот-мачта, уступающая буре, или как Адам – грому.