Маскарад, или Искуситель

– К той, которая верит в природу и верит в человека, с небольшой скромной верой в себя.

– Это ваше Признание в Вере, не так ли? В вере в человека, да? Умоляю, скажите, кого, как вы думаете, больше всего на свете – мошенников или дураков?

– Встретившись с немногими или не с одним из таковых, я едва ли полагаю, что буду компетентен дать ответ.

– Я дам вам ответ. Дураков больше.

– Почему вы так думаете?

– По той же самой причине, по которой я полагаю, что зёрен овса в математической форме больше, чем лошадей. Разве мошенники не пережёвывают дураков так же, как лошади пережёвывают овёс?

– Забавно, сэр; вы – забавны. Я могу оценить юмор – ха-ха-ха!

– Но я всерьёз.

– Это – шутка, представить забавную экстравагантность с серьёзным видом… мошенники, пережёвывающие дураков, как лошади овёс… Верю, очень забавно, воистину, ха-ха-ха! Да, я думаю, что понимаю вас теперь, сэр. Как глупец, я должен был бы отнестись серьёзно к вашему забавному тщеславию, а также к отсутствию веры в природу. В действительности у вас этой веры столько же, сколько и у меня.

– Я верю в природу?.. Я?.. Я повторяю, что нет ничего, к чему я относился бы более подозрительно. Я когда-то потерял десять тысяч долларов из-за окружающей меня природы. Природа присвоила то, что принадлежало мне, захватив мою собственность ценностью в десять тысяч долларов; плантация по этому течению, находящаяся на отмели, внезапно была смыта дочиста и унесена вдаль при одном из паводков; десять тысяч долларов вода унесла прочь.

– Но есть ли у вас вера в обратную перемену, при которой эта почва будет возвращена вам через много дней? Ах, вот мой почтенный друг, – заметив старого скупца, – ещё не на своём месте? Умоляю, держитесь, пока мы будем двигаться, не прислоняясь к этой балюстраде; возьмите мою руку.

Так и было сделано, и они оба встали рядом; старый скупец прислонился к травяному доктору с каким-то духом доверительного братства, при котором менее сильный из стоящих сиамских близнецов обычно прислоняется к другому.

Миссуриец следил за ними в тишине, которую нарушил травяной доктор.

– Вы выглядите удивлённым, сэр. Это потому, что я публично беру под свою защиту такого человека, как этот? Но я никогда не стыжусь своей честности безотносительно к его одежде.

– Я гляжу, – сказал миссуриец после внимательного изучения, – вы странный парень. Не знаю точно, как к вам относиться. Хотя в целом вы несколько напоминаете мне боя6, что в прошлом был на моём месте.

– Хороший, заслуживающий доверия мальчик, я надеюсь?

– О, очень! Я теперь начал создавать некую машину, чтобы та делала работу, которая, предположительно, подходит для мальчиков.

– Тогда вы наложили запрет для мальчиков?

– И на мужчин тоже.

– Но, мой уважаемый господин, не подразумевает ли это снова большую или меньшую нехватку веры? (Привстаньте немного, совсем чуть-чуть, мой почтенный друг; вы склонились довольно тяжело.) Никакой веры в мальчиков, никакой веры в людей, никакой веры в природу. Умоляю, сэр, в кого или во что у вас есть вера?

– Я верю в неверие, особенно в вас и ваши травы.

– Хорошо, – со сдержанной улыбкой, – это откровенно. Но, простите, не забываете ли вы, что, когда вы подозреваете мои травы, вы подозрительно относитесь к природе?

– Разве я не говорил этого прежде?

– Очень хорошо. Для пользы аргумента я предположу, что вы серьёзны. Тогда можете ли вы, кто не доверяет природе, отрицать, что она по аналогии не только любезно создала вас, но и искренне вынянчила вас для выражения вашего решительного протеста и требования о предоставлении независимости? Не природе ли вы признательны за тот здоровый ум, который вы так некрасиво используете для скандала?

– Умоляю, разве не природе вы обязаны вам увиденным, за которое вы же её и критикуете?

– Нет! Привилегией видеть я обязан окулисту, который прооперировал меня, десятилетнего, в Филадельфии. Природа заставила меня ослепнуть и таким бы и оставила. Мой окулист одолел её.

– И всё же, сэр, по вашему цвету лица я сужу, что вы живёте на свежем воздухе; не осознавая этого, вы оказались неравнодушны к природе; вы летите к природе, вселенской матери.

– Очень по-матерински! Сэр, по чувству природы я знаю, что птицы летят от природы ко мне, говоря по-простому; да, сэр, во время бури убежище здесь, – ударяя по складкам своей медвежьей шкуры. – Факт, сэр, факт. Ну-ка, господин Болтун, при всей вашей болтовне, разве вы сами никогда не закрываетесь от природы холодной, влажной ночью? Не впускаете её в дверь? Запираете её? Законопачиваете её?

– Относительно этого, – сказал травяной доктор спокойно, – многое можно наговорить.

– Так выскажите это, – взъерошив волосы. – Вы не можете, сэр, не можете. – Затем, как бы обращаясь к кому-то: – Посмотри, природа! Я не отрицаю, но твой клевер сладкий, и твои одуванчики не рычат; но чьи градины разбили мои окна?