Маскарад, или Искуситель

Трое из убийц выжили. Он знал их имена и личности. В течение трёх лет каждый из них один за другим пал от его собственной руки. Все теперь были мертвы. Но этого было недостаточно. Он не признавался в этом, но убивать индейцев стало его страстью. Как охотник он имел немногих, равных себе; как стрелок – ни одного; всё ради того, чтобы в поединке не быть побитым. Владея лесной хитростью, позволяющей знатоку выживать там, где новичок бы погиб, и будучи экспертом во всех искусствах, при которых врага преследуют неделями, возможно, месяцами без какого-либо подозрения, он не выходил из лесу. Одинокий индеец, который встречался ему, погибал. Когда убийца бывал им замечен, он или тайно преследовал его по следу ради малейшего шанса нанести по крайней мере один удар, или, если во время этого занятия бывал обнаружен кем-то, то уклонялся от него, воспользовавшись превосходством.

Он потратил на это много лет, и хотя через некоторое время, став старше и будучи в звании полковника, в определённый момент вернулся к обычной жизни в своём краю, то все полагали, что Джон Мердок никогда не упустит возможности подавления индейцев. Свершённые тогда подобные убийства, возможно, принадлежали ему, и не без недомолвок.

Было бы ошибкой допустить, – сказал бы судья, – что этот джентльмен был по натуре свиреп или больше обычного обладал бы теми качествами, которые, не помогая провоцировать события, имеют тенденцию отзывать человека из общественной жизни. Наоборот, Мердок был примером какого-то очевидного собственного противоречия, конечно же любопытного, но в то же время бесспорного, а именно: у этого почти абсолютного индейского ненавистника была и сердечная любовь – в любом случае, шедшая от сердца, во всяком случае, более горячая, чем бывает обычно. Бесспорно, что в той степени, в которой он участвовал в жизни поселений, Мердок показал, что сам по себе он не был лишён гуманных чувств. Совсем не холодный муж и не равнодушный отец, он, пусть часто и долго пребывая вдали от своего домашнего хозяйства, принимал во внимание свои потребности и предусматривал их удовлетворение. Он мог быть очень дружелюбным: рассказать хорошую историю (но никогда о своих личных подвигах) и спеть превосходную песню. Гостеприимный, не отказывающий в помощи соседу; согласно отзывам, столь же доброжелательный, как и тайно карающий; обычной внешности, хотя иногда и с печалью, – совсем не странный в общении, – с людьми такого же цвета лица, страстным и трагично смуглым, – и ни с кем, исключая индейцев, не иначе как учтиво и с мужественным видом; джентльмен в мокасинах, которым восхищаются и которого любят. Фактически никто не был более популярен, что может доказать следующий инцидент.

Его храбрость, в борьбе ли с индейцами или в чём-либо другом, была неоспорима. В ранге офицера он служил во время войны 1812 года, где с честью выполнил свой долг. О его воинском характере рассказывают такой анекдот. Вскоре после сомнительной сдачи генерала Холла в Детройте Мердок с несколькими своими рейнджерами подъехал ночью к рубленому дому, чтобы отдохнуть там до утра. После того как отряд позаботился о лошадях, поужинал и разместился ко сну, хозяин показал полковнику свою лучшую кровать, но не на земле, как у остальных, а стоящую на ножках. Но из деликатности гость отказался занять её или, воистину, занимать её вообще; тогда, чтобы его уговорить, хозяин сказал ему, что когда-то генерал спал в этой постели. «Кто, умоляю, скажите?» – спросил полковник. «Генерал Холл». – «Тогда вы не должны наносить ему обиду, – сказал полковник, застёгивая своё пальто, – но, пожалуй, кровать труса для меня будет не совсем удобна». С этими словами он завязал дружбу с ложем доблести – холодом от земли.

Когда-то полковник был членом территориального совета Иллинойса и при формировании регионального правительства был выдвинут кандидатом в губернаторы, но попросил извинить его. И хотя он отказался привести свои доводы для этого отказа, всё же те, кто лучше всего его знал, не до конца осознавали причину. При его должностном положении он мог бы быть призван вступить в дружеские соглашения с индейскими племенами – ситуация, о которой нельзя было и думать. И даже если бы такое обстоятельство и не возникло, он всё же чувствовал, что для губернатора Иллинойса будет неуместно в течение нескольких дней иногда исчезать во время перерыва в работе законодательных органов ради стрельбы по людям в рамках своей основной отеческой должности судьи. Если должность губернатора предлагала большие почести, то от Мердока это потребовало бы больших жертв. Они были несовместимы. Короче говоря, он отлично знал, что быть последовательным индейским ненавистником включает отказ от этого стремления с его атрибутами – великолепием и мирской славой, и всё, начиная с религии, объявлял тщеславием, считая, что следует отказываться от этого, поскольку далеко зашедшую ненависть к индейцам, независимо от того, что можно подумать о ней в других отношениях, можно считать неполной при наличии религиозности».