Маски

– Ясуко? Когда ты с ней виделся? Ты вроде бы упоминал, что она перестала посещать твои лекции. Только не говори, что между вами что-то происходит! – Несмотря на эти слова, Микамэ явно не подозревал о запутанных отношениях между Ибуки и Ясуко. Более того, он даже представить себе такого не мог. Ибуки же счел себя не вправе открыть ему правду и попытался уклониться от прямого ответа:

– Ты же сам на поминках по Акио упомянул, что дал почитать мне эссе, так? Миэко послала ее узнать мое мнение. Вот она и приходила ко мне на днях.

Микамэ посерьезнел.

– Как ты думаешь, если я сделаю Ясуко предложение, она согласится выйти за меня?

– Не знаю. Это ее надо спросить. Но если я не ошибаюсь, Миэко не собирается отпускать ее от себя. И не только из эгоизма, здесь что-то еще кроется, какие-то более глубокие связи и силы не дают им расстаться. – Мысли Ибуки вернулись к тому снежному вечеру в старой гостиной дома Тогано, когда ему показалось, что в отношениях между Миэко и Ясуко сквозит что-то неприятное, какая-то звериная привязанность; и ему вдруг пришло на ум сравнение с паутиной. И вслед за тем в этой мягкой, лилейной паутине возникло прекрасное лицо Харумэ.

Не успел Ибуки шагнуть за вращающиеся двери отеля, как северный ветер тут же накинулся на него, ударил в лицо, заставил съежиться и выдавил на лице гримасу. На протяжении всего ужина в кафе-гриль на первом этаже Микамэ без умолку болтал о своем намерении сделать Ясуко предложение, но потом, когда они вышли в фойе, его внимание привлекла молодая женщина с крашеными рыжими волосами, в норковом манто, стоявшая в весьма эффектной позе – как модель или, может, танцовщица. Дамочка бросила на него откровенно призывный взгляд.

– Ты рано! – воскликнул Микамэ, принимая у нее из рук фотоаппарат. – Мы на днях были в Хаконэ, – пояснил он Ибуки, – и я забыл забрать у нее вот это.

Подгоняемый ледяным ветром, Ибуки поспешил по направлению к железнодорожной станции. Однажды он сказал Ясуко, что у Микамэ хороший вкус в отношении женщин, но эта, сегодняшняя, была слишком уж яркой. И под всем этим показным блеском чувствовалась внутренняя сухость – непрочность, как будто у нее суставы хрустят.

В тот вечер, после банкета, ему даже за руку Ясуко подержать не удалось. «В подобных обстоятельствах мужчине не дозволено выказывать свое недовольство», – с горечью подумал он. Но его волновало другое – с тех самых пор от Ясуко не было ни слуху ни духу. Если принять во внимание, что он у нее первый со дня смерти Акио, она должна была бы испытывать к нему большее притяжение. И хотя наедине, во время их нечастых свиданий, Ясуко страстно льнула к нему, стоило им расстаться, и она даже попыток не делала снова встретиться. Подобное поведение не свойственно честным вдовам высоких моральных устоев, даже наоборот – так повела бы себя многоопытная проститутка, которая годами оттачивала свое мастерство.

Ясуко всецело принадлежала Акио и теперь, с помощью Миэко, заново училась женским премудростям.

Но почему, почему тот выкидыш в начале супружеской жизни и гибель единственного сына никоим образом не отразились на внешности Миэко? Где же печать скорби на ее лице?

В этот самый момент Ибуки неожиданно осознал: несмотря на частые встречи с Миэко, он не в состоянии четко представить себе ее лицо. Отчасти так получилось из-за того, что он никогда не виделся с ней один на один, рядом всегда была Ясуко, и именно она привлекала его внимание; все же в памяти его не отпечаталось ничего, кроме бледного изящного образа. Лицо это походило на маску Но, но впечатление создавало еще более туманное и ускользающее. Миэко же простой человек, она должна и улыбаться, и хмуриться, как все остальные, но, сколько Ибуки ни силился, он не мог припомнить, как лицо ее приходит в движение и оживает. Оказаться жертвой любовницы мужа, из-за которой она ни много ни мало потеряла ребенка, а потом покорно остаться с этим мужчиной и все-таки родить ему наследника – подобную слабость духа ни одна современная женщина не одобрила бы. Нельзя ли в этом случае сказать, что Миэко твердо следовала понятиям феодального кодекса о женской добродетели? Но как ни старался Ибуки сравнить Миэко с Осан или Осоно из пьес Бунраку [38], женщинами, которые выбрали для себя подчинение, не мог ощутить вокруг нее священного ореола самопожертвования.

И все же подобное слабоволие или даже глупость никак не вязались с красотой и богатством ее поэтических творений. И еще меньше – с живостью и точностью прозы в «Мыслях о Священной обители на равнине». Как же с ними-то быть?

Фактически, эссе гораздо больше поразило Ясуко, чем его или Микамэ; она сказала, что ни разу не натыкалась на копию этого произведения в доме Тогано и, конечно же, Миэко никогда не заводила с ней разговор о своей давней работе. На высказанное им однажды предположение, что именно эссе Миэко подтолкнуло Акио к изучению одержимости духами, Ясуко заявила, что муж ее умер в полном неведении о его существовании.