Маски

«Любимый одной женщиной, он доказывает, что ее любовь так же изменчива, как маски, которые он носит. Простой подменой масок он заставляет ее потерять всякий интерес к нему». В конце новой версии десятистрочного диалога Брэдбери наскоро записал: «Он меняет лицо, и она уходит от него восвояси». Вопреки намеченному развитию сюжета, дальнейшие вариации на тему масок и любви отсутствуют.

Заключительный (и самый продолжительный) фрагмент в этой группе посвящен более тяжким последствиям ношения масок. Но здесь все перевернуто с ног на голову, и уже «мистера Субботу» преследует проститутка, которая заявляет, что ей известна его истинная личность — «мистер Встречный-Поперечный».

Быстро проявляется женоненавистничество мистера Субботы: «Ты — Самка, Цирцея, которая превращает мужчин в свиней», но она неожиданно парирует: «Дело женщины — превращать свиней [sic] в мужчин».

Он готовится лишить ее преимущества, превратившись для нее в «одного человека», но фрагмент скомкан в пятистрочном изложении, в котором сказано только, что в конце концов она совершит самоубийство. Но в последних двух строках изложения Брэдбери указывает, что это столкновение едва ли не так же губительно для мистера Субботы, ибо он чуть не лишился своего свойства воспроизводить тысячу своих лиц. Как и изначальное пространное повествование, концовка этого фрагмента предполагает, что носитель маски может погибнуть, если ему придется слишком долго находиться лицом к лицу со своей собственной персоной. Заключительная страница представляет собой рукописное примечание Брэдбери, где он увязывает имя реального резчика масок из Мексики — «сеньор Серда» с Цирцеей, превращающей мужчин в свиней (по-испански «cerda» как раз означает «свинья»). Брэдбери непрерывно играет словами, что наводит на мысль о том, что он намеревался сделать каламбур Серда/Цирцея сквозным по всему тексту «Масок».

Джонатан Эллер

Она растапливала камин, и маски вырисовывались из темноты, словно только что здесь очутились. Сперва — заостренный нос, круглый черный выпученный глаз, широченный дразнящий рот. Она встала и выпрямилась, протягивая руки к огню, но ей все равно было зябко, а маски на стенах мерцали и поблескивали. Они всецело принадлежали ее супругу, но никак не ей. Дом кишмя кишел ими. Жизнь в нем напоминала Центральный вокзал в момент замерзания мира. Ей казалось, что она бредет в одиночестве мимо мешанины неодушевленных образин жадности, ужаса, алчности и ликования. Стены имели не только уши, но и глаза; глубокой ночью резные уста говорили с помощью ветра, который явно отличался сообразительностью. Ветер всегда наведывался к ним и редко уходил из дома, который раскинулся на холме. А еще по ночам хлопающие ставни били по барабанам, висевшим на стене, и заставляли вскакивать в постели.

Она стояла, растирая худые белые локти, чтобы подавить озноб. Шесть часов. Пора бы Хэнку возвращаться. Она прислушалась и с облегчением услышала, как машина заезжает в гараж. Через мгновение донеслись шаги перед парадным входом, раздался звонок в дверь. Это не Хэнк! С какой стати он будет звонить?

Она отворила дверь.

Перед ней стоял человек в маске смерти.

— Хэнк!

— Нравится? — поинтересовался он.

— Ужас! Заходи.

Он не двигался. Она повторила свое требование.

— Нет, — сказал он.

— Не дури. Холодно же, — сказала она.

Нехотя он вошел внутрь.

— Где ты ее раздобыл?

Она потянулась к нему, чтобы снять маску.

— Нет.

Он схватил ее за запястья.

— Мне нужно с тобой поговорить.