Маски Духа

И пора было уходить, потому что воздух из огромного пространства был выдышан, выкачан. Стало нечем дышать и нечем жить. И пространство это все больше напоминало тот сужающийся коридор с узкой щелью в конце, скользнуть в которую было страшно.

Я вышел на берег. Густое снежное марево клубилось над рекой, укрывая безысходный топляк и застывшие до весны баржи. Визг дальних лесопилен тонул в шуме нарастающего ветра, и робкая ночь, как начинающий вор, подкрадывалась с вершин Северного Урала.

“И с самолета снимем, и с поезда...” — вспомнил я вдруг и неожиданно для самого себя захохотал. И чем больше доходили до меня эти слова, тем громче я хохотал. Хохот мой раздирал клочья снегопада, отзывался от помертвевшей реки и гас где-то далеко, у подножия обступившей со всех сторон этот северный город тайги. Страха больше не было. Был смех. Был истерический смех на краю обрыва. Идиоты! — смеялся я. — Если бы туда можно было уехать на поезде! Идиоты!

Успокоившись, я набрал в легкие последнего воздуха и сделал короткий шаг в метель, которая понесла меня над застывшей Сысолой, над баржами и лесопильнями, над лесными вырубками и затухающими огнями поселков — прямо в пасть ночи. И безо всякого билета.  

V. Уточнение вины

Во всем виноват Пикассо.

Ты ведь знаешь, мой друг, что у нас теперь повсюду ищут виноватых. Это у нас такая ментальная традиция — виноватых искать. Вот и ищут. Одни говорят, что во всем виноваты партийные. Другие доказывают, что виноватее всех какие-то масоны. Третьи по старинке указывают на дураков и дороги, изредка добавляя к ним воров и пьяниц. Хотя я лично ничего плохого ни в дураках, ни в ворах не вижу. Тем более — в пьяницах. Не кровопийцы же они в конце-то концов. Но вот что интересно: указывать-то указывают, но найти никого не могут. Хоть и ищут. Ни дураков, ни воров, ни пьяниц. Ни даже партийных с масонами. Про дороги уж не говорю. И тогда нашлись люди, которые во всем стали обвинять Пушкина и в его лице всю русскую литературу. Это она, дескать, виновата, что люди пьют, воруют, не строят дороги, а только книжки читают. И при этом — форменные дураки. Потому что не строят дороги. А Пушкин — он, конечно, главный закоперщик всей этой дури.

Впрочем, это у нас не впервые. У нас как только какая революция, так сразу виноватых ищут. А находят исключительно Пушкина. Смешно и сказать. Синявский вон усмехается в бороду и глазом елозит. Потому что хоть дорог и не строит, но понимает, что Пушкин тут ни при чем. И вообще, может, никакого Пушкина и не было. Может, его придумали, чтобы было на кого вину сваливать. А может, и был, только ни в чем не виноват.

Потому что во всем виноват Пикассо. Он, правда, не еврей и даже не француз. Он — испанец. Но все равно во всем виноват. Это ему принадлежит идея расчленения всего живого. Это он разбирал на части женщин и скрипки, заставляя любить уродливые осколки, которыми он населил этот мир. И что мы видим? Мы видим, что все до одной идеи, которыми мы раньше питались, предвосхищая лучшее будущее, умерли, а идеи Пикассо живут и процветают.

У меня был один знакомый старик, цирковед и искусствовед, известный тем, что, работая после революции 1917-го в наркомате Луначарского, придумал знаменитый лозунг: “Мы — не рабы. Рабы — не мы”. Ему уж под сотню лет было, когда у нас все опять завертелось. И вот, когда все завертелось, он мне строго выговорил:

— Ничего не надо трогать и ничего не надо менять.

— Почему? — не понял я, охваченный, как и все тогда, благородными порывами.

— Потому что будет только хуже.

— Но почему хуже? — продолжал я недоумевать.

— А потому что у нас после любых изменений всегда становится только хуже, — отрезал он.

Так вот, все идеи умерли, а идеи Пикассо процветают. Правда, сам Пикассо потом одумался и написал “Гернику”. Но это делу не помогло. Потому что уже не было людей. Были осколки. И трагедия была — не человеческая. Это была трагедия осколков.

Поэтому я не люблю Пикассо. А за что мне любить Пикассо? За то, что делал бородатые маски? Зачем? Чтобы никто не понял, что это — маски? Или рассчитывал, что они будут время от времени посещать цирюльника? За то, что его скульптурная дама съела ребенка и стала им же беременна? Или за то, что садистски, вроде Саши Еременко вмонтировал в скульптуры живых существ полевые бинокли? Короче, не люблю я Пикассо. Потому что он во всем виноват.

А тут друзья затащили за Сену, на улицу, кажется, Висиль-дю-Темпль, и говорят: “Мы тебе приготовили подарок — билет в Музей Пикассо”. И ждут, что я сейчас умру от счастья. Пришлось идти.