Массовая литература сегодня

Уж на что крутые ребята были Терняк, Вагин, Кучин, и тех внаглую расшмаляли какие-то уголовные гастролеры из столицы-матушки. Хотя ходят упорные слухи, что дело это рук некой «Белой стрелы» – сверхсекретной группы по борьбе с организованной преступностью, набранной из спецназа и бывшего КГБ. Косвенно этому есть убедительное подтверждение – ни одно из подобных убийств так и не раскрыто до сих пор.

Подобные рассуждения вносят в повествование характерную для текстов данного цикла документальность.

Жаргонные единицы маркируют роли персонажей внутри социальной группы. Например, в лагерном языке козел — ‘заключенный, продавшийся администрации’; мужик — ‘заключенный-работяга, не принадлежащий группировке воров’; шнырь — ‘уборщик, слуга’; штабной — ‘стукач’, шестерка — ‘заключенный, выполняющий мелкие поручения’, и др. Роли фиксируются как в ремарках автора, так и в речи персонажей. Например:

Штабной вдруг замер и испуганно оглянулся на дверь.

– Не проболтайся, земляк, – жарко зашептал он. – Церковнику сгубить человека – одно удовольствие. На всех пересылках его знают. Из высшей хевры. Шепнет словечко – и каюк.

Заскрежетал ключ, и в камеру вернулся Церковник.

– С легким паром! – подобострастно осклабился Штабной.

Ср.:

– Сволочуга эта меня за «шестерки» держал – даже в лабаз за хавкой должен был ходить.

Жаргонизм вклинивается в нейтральное авторское повествование о судьбе персонажа-лагерника: Вадим по кличке Могильщик откинулся примерно год назад. Глагол откинуться в контексте реализует значение «освободиться из мест заключения» и демонстрирует социальную и эмоциональную близость автора к его героям.

В отдельных случаях можно говорить об образной функции жаргонной лексики, например в составе сравнения:

Еле втиснулись в коробку киоска, габаритами напоминавшую мне «стакан» – тюремный пенал, где «спецконтингент» стоя ожидает вызова на допрос.

Жаргонные элементы составляют основу диалогической речи персонажей, служат сигналами принадлежности персонажей к определенному (криминальному) кругу, то есть участвуют в формировании оппозиции «свой – чужой. Например:

– Соображаешь, Монах, есть у тебя серое вещество в черепке.

– У нас говорят «масло». – усмехнулся я и прикурил новую сигарету от старой.

Жаргонизмы функционируют в диалоге как контактоустанавливающие средства, с помощью которых достигается коммуникативная кооперация:

– Давно телевизор смотришь? – спросил он, закуривая папиросу.

Заметив мое удивление, ухмыльнулся:

– Из желторотых, что ли? Телевизор – это вон та лампочка за стеклом. Кликуха?

– Монах. Кстати, когда я сидел, у нас телевизором тумбочку с продуктами называли.

– Ну да. Это в тюряге. А я Церковник. Не слыхал?

– Не приходилось…

– Могешь просто Петровичем звать. Давно от Хозяина? По каким статьям горишь?

– Год как откинулся. Сейчас угон шьют.

– Двести двенадцатая? Фуфло. А у меня букет: разбой и сопротивление при задержании. Чую, чертова дюжина строгача корячится. По ходу, в зоне отбрасывать копыта придется.

Персонажи, представляющие среду милиционеров, переходят на жаргон, чтобы войти в контакт, завоевать доверие заключенного, завербовать его. И в этом случае актуальна оппозиция «свой – чужой»: