Массовка

Кто-то смотрит сверху.

Холодно.

Почему ничего не видно? Может, ослеп?

– Живой…

– Пьяный, что ли?

– Да, не похоже, запаха нет.

– Может, наркоман?

– Да кто его знает. Принесли, бросили – и все… Дышит ровно. Вроде, как спит…

– Знаю я эти штучки: обкололи какой-нибудь дрянью. Чтоб не дрыгался. Как Хромого тогда притащили, помнишь?

– Тихо, Седой, староста услышит… И про камеры не забудь.

– Пусть, суки, слышат! Буду я еще таиться…

– О, смотри, никак просыпается.,,

Вот, значит, почему тьма: невозможно открыть глаза. Прямо наваждение – веки будто чужие. Как странно… А если еще раз?..

Вроде получается… Но… Кажется, это не веки дрогнули, это раздвинулись ворота в иной мир. Искаженный, изломанный, темный со своими холодными светилами и мрачными обитателями.

Мир постепенно обретает четкость. Он действительно мрачен. Светила превращаются в лампочки, мрачные существа – в людей в полосатой одежде. Почему – полосатой? Какое странное место – еще более непонятное, чем туманный мир образов, рожденный тяжелым болезненным сном.

– Очнулся, – тихонько сказал кто-то.

– Значит, живой, – заметил другой.

– Эй-эй! Парень, ты кто?

– Да он не слышит тебя!

Как это неприятно, когда тебя, беспомощного, шлепают по щеке. Дуэль, только дуэль. Я требую удовлетворения. Драться сейчас, немедленно, на скрюченных пальцах, сдавив вражью шею… Боже, что я несу?..

– Что он там лопочет?

– Наверно, пить просит.

– А, сейчас…

Артемий застонал и приподнялся на локте. Голова еще кружилась, пальцы на руках и ногах кололо миллионами иголок, но сознание прояснялось. Он понял, что лежит на полу, на грубых досках посреди обширного темного помещения. Перед ним на корточках сидят худые, заросшие щетиной, люди в полосатых робах. Смотрят с любопытством, словно он, а не они сами выглядят персонажами, сбежавшими из полузабытого, страшного кино. Артемий глянул на свою руку и вздрогнул: на нем была такая же полосатая роба. Быстро сунул руку за пазуху: шнур с оберегами на месте. Как ни странно, это несколько успокаивало.

Седой протянул мятую железную кружку. Артемий принял ее и сделал пару глотков.

– Спасибо, – сказал он, возвращая кружку. – Где это я?

– На этом свете пока что, – сказал седой мужчина, что был ближе всех к Артемию. Видимо, Седым называли именно его. – Добро пожаловать в Лагерь Правды.

– Что это еще за хрень такая? – поинтересовался Артемий.

– Первый совет, – сказал Седой. – Будь аккуратнее со словами. Здесь стены с ушами – в самом буквальном смысле.

– И за свои слова приходится отвечать, – сказал другой – настолько худой, что в свое полосатой робе вызывал просто пугающие ассоциации. – В натуре отвечать. Так что, думай, о чем базаришь…

– Это что же, зона? – неуверенно произнес Артемий.

– Можно и так сказать, – кивнул Седой. – Только мы не зэки. Мы – массовка. Чувствуешь разницу?

– Нет, – признался Артемий.

– Мы тоже, – хмыкнул худой.

– Кстати, я – Седой, – сказал Седой. – А это – Тощий. У нас не принято звать друг друга по именам. И у тебя будет погоняло.

– Что?

– Кликуха. Как тебя звать?

– Артемий…

– Чем занимаешься по жизни?

– Всяким. То тем, то этим…

–. Как бы тебя обозвать, чтобы не обидеть…

– Для краткости можно – Арт… Так меня друзья зовут…

– Хе – Арт! Нормально! Здорово, Арт! С прибытием в Лагерь Правды, Арт!

Седой с Тощим переглянулись и тихо рассмеялись. Очевидно, это был особый юмор – для внутреннего пользования.

– Бред какой-то. Что это за правда такая, ради которой лагерь строить приходится?

– Ну, уж точно, не наша. Это Его правда.

Седой кивнул куда-то в сторону. Туда, где высились длинные ряды двухэтажных нар. Те были полны спящими людьми. Видимо, уже давно наступила ночь.

Артемий ничего не понял из сказанного Седым, но кивнул.

Сколько же он был в отключке?

– Зато, в отличие от зэков, за сидение в этих бараках нам неплохие бабки платят, – сказал Тощий. – Только вот Седой думает – не видать нам денег и воли, как своих ушей.

– Это почему? – спросил Артемий.

– Хозяин у нас – псих, – пояснил Седой. – Между нами говоря, – слово «маньяк» здесь под запретом. А за нарушение запретов легко сгинуть.

– Что значит – сгинуть?

– Может, в изолятор отправят, может, в карцер, может, в крем.

– Куда?

– В крематорий.

– Что-о?!

– Выгляни в окошко.

Несмотря на слабость, Артемий поднялся на ноги и, шатаясь, бросился к малюсенькому окну, пробитому в грубых бревнах на уровне глаз.

В отдалении, подсвеченная прожекторами, словно столичный небоскреб, высилась здоровенная недостроенная кирпичная труба. Не надо было быть архитектором, чтобы в голове возникла одна-единственная ассоциация с этой конструкцией.

Хотелось кричать.

Биться в стены.

Рыдать.

Совершать самые нелепые поступки, какие возможны только в болезненном бреду. Потому что все происходящее могло быть только бредом.

Артемия вырвало. Тут же, под окошком.

– Убирать сам будешь, – сочувственно сказал Тощий. – Тут уборщиц нету.

– Ничего, это с непривычки, – заметил Седой.

– Вы меня разыгрываете, – слабо сказал Артемий.

Седой и Тощий тихо рассмеялись. Словно они ожидали подобной реакции от новичка и теперь наслаждались эффектом.