Мастер

– Но народ там хочет жить под властью собственного правителя, – заметил Петр. – Да и от Руси эти земли отторгнуты более трехсот лет назад и под властью Москвы никогда не были.

Курбский посмотрел на собеседника, словно тот произнес какую-то непристойность.

– Ваш мир еще более странен, чем я думал, – проговорил он. – Кто же спрашивает, чего хочет народ? Кто силен, чтобы захватить власть, тот и правит. Неужели в вашем мире хоть что-нибудь зависит от желаний черни?

– Иногда. И порой мне кажется, что именно по этой причине нам удается выжить, обладая столь страшным оружием.

– Будь трижды проклят чародей, открывший вход в ваш мир! – воскликнул Курбский. – Это страшная зараза. Миром должны править единовластные правители.

– Ну вот один вас чуть и не казнил, – произнес Петр.

– Он ошибся, ибо слишком подозрителен, – парировал Курбский. – Нужен мудрый царь, зорко различающий подлинную измену и действительно верных людей. Только при нем может процветать государство.

– Но ведь Древний Рим знавал республику, – начал Петр. – Да и нынешняя Англия с ее парламентом…

– Великий Рим понял никчемность республики и отдался под власть кесарей. А английские монархи, надеюсь, еще наведут порядок в своих землях, пока лавочники со своими вольностями не погубили их окончательно.

– Господин полковник! – выпалил подъехавший на рысях ординарец Оладьина. – Господин барон просит вас к себе.

– Что же, – негромко произнес Курбский, – до свидания. Вашу тайну я сохраню. Вижу, вы неплохо обжились в этом мире. Впрочем, если потребуется моя помощь – приходите.

Он пришпорил коня и умчался вперед…Около шатра главнокомандующего его встретил Оладьин, подхватил под руку, отвел в сторонку:

– Много новостей – и все хорошие.

– А именно?

– В Петербурге восстание, – быстро заговорил барон. – Народ вышел на улицы и потребовал от магистрата признать Вайсберга правителем до созыва Думы. Опричники попытались было всех разогнать, но гарнизон выступил и перебил их. Царь от Красного Села повернул на Новгород – понял, что приступом Петербурга не взять, а мы можем разгромить его под стенами, как князь Андрей короля Иоахима под Новгородом. Столица ждет нового правителя и готова принять его при условии возвращения всех вольностей, предусмотренных уложением князя Андрея.[14]

– Отлично! Значит, в столице мы имеем безусловную поддержку.

– Не столь уж безусловную, – охладил его радость Оладьин. – Стоит Вайсбергу объявить себя королем и отказаться от созыва Думы, и город закроет перед ним ворота.

– А что еще? Вы говорили о нескольких новостях…

– Эрик Шведский объявил, что поддержит Василия и вышлет ему на помощь экспедиционный корпус, – с удовлетворением произнес Оладьин.

– Значит, мы можем ехать в Лондон?

– Должны, и немедленно.

Глава 46 На ухабах

И снова карета подпрыгивала и тряслась на ухабах, выворачивая путешественников наизнанку. Только ухабы теперь были польские, а пассажиры именовались посольством светлейшего правителя Северороссии ко двору ее величества королевы Англии Елизаветы I. Это были государственный канцлер и наместник Эстляндии барон Оладьин и его советник – командир Эстляндского полка рыцарь Назаров.

Конечно, куда как приятнее было бы плыть сейчас на корабле по спокойным в конце июля водам Балтики. Но там, где благоприятствовала природа, препятствовала политика. Оладьин всерьез опасался, что шведский флот заблокирует проливы Каттегат и Скагеррак и будет задерживать все североросские суда, не имеющие грамот царя Василия. Поэтому посольство, сопровождаемое небольшим эскортом кавалеристов Дашевского, покинуло армию, скорым маршем идущую на Петербург, и пустилось в долгий путь через Нарву, Таллин и Ригу, сданную Вайсбергом литовскому гарнизону, через Каунас и Варшаву, где хитрый Оладьин умудрился встретиться с польским королем Стефаном Баторием.

Сейчас путешественникам оставалось несколько часов до прусской границы, откуда их путь лежал в Копенгаген, чтобы уже из датской столицы на корабле достичь берегов туманного Альбиона. Петр был откровенно рад возможности столь длительного путешествия по знаменитым городам Северной Европы. Хотя уже в Каунасе он заметил, что черт, объединяющих эти города, много больше, чем различий. И во всех он узнавал тот Петербург, в который попал без малого два года назад, – все это была одна западноевропейская цивилизация, объединенная тысячью незримых связей.