Мастер Баллантрэ

— Наплевать на вашу честь, — сказал я. — Вы ведете такой образ жизни, что ваши высокопарные выражения о чести не что иное, как пустые фразы. Вы придаете слишком много значения тому ничтожному вопросу, о котором идет речь. Весь вопрос сводится к тому, что вам нужны деньги, вот отсюда и ведет начало вся вражда, которую вы питаете к вашему брату. И ради достижения этой цели что вы собираетесь делать? Вы собираетесь нарушить покой мирно живущей семьи, которая не причинила вам никакого вреда, испортить нравственность вашего племянника и разбить сердце вашего родного брата. Из-за каких-нибудь несчастных шиллингов вы собираетесь дубиной хлопнуть беззащитного человека, и это вы называете «бороться до последней капли крови и защищать свою честь».

Мы часто рассуждали с ним по поводу этого вопроса, и каждый раз, когда я ему высказывал приблизительно то, о чем я только что упомянул, он смотрел на меня, как будто он не понимал, что я хотел сказать, и только улыбался. Один раз, впрочем, он пустился со мной в довольно продолжительную беседу по этому поводу и высказал весьма интересные лжемудрствования, которые стоит передать, чтобы ты, мой благосклонный читатель, получил полное понятие о характере этого человека.

— Вы, как человек не военный, воображаете, что для того, чтобы вести войну, надо бить в барабаны и носить знамя, — сказал он. — Война, как говорили древние, действительно ultima ratio, и поэтому вы воображаете, что только тогда, когда нам открыто объявили войну, мы должны отправиться воевать. Поймите, Маккеллар, как секретарь вы знаток своего дела и, быть может, как управляющий — насчет этого я не спорю; но в деле ведения войны вы ничего не понимаете.

— Я мало интересуюсь войной, и как ее вести, — ответил я, — и могу сказать вам только одно: вы напрасно защищаетесь. Что бы вы ни говорили, факт остается фактом, что ваш брат хороший человек, а вы — дурной.

— Если бы я был на месте Александра… — начал было мастер Баллантрэ.

— Вот этим способом мы сами себя обыкновенно надуваем! — воскликнул я. — Вы говорите, «если бы я был на месте Александра, то я поступал бы иначе», а я говорю: «Если бы я был на месте Павла, то я сделал бы то или другое». Могу вас уверить, что будь я не Эффраим, а Павел, я поступал бы точно так же, как и теперь, в этом я убежден.

— А я могу вас уверить, — закричал он, перебивая меня, — что если бы я был каким-нибудь вождем диких племен или королем, положим, африканцев, то мои подданные, наверно, обожали бы меня. Я дурной человек?.. Это вздор! Я только рожден быть властелином. Спросите Секундру Дасса, пусть он скажет вам, как я обращаюсь с ним. Положительно, как с сыном. Сделайтесь завтра моим рабом, подчинитесь мне во всем, дайте мне владеть вами, как я владею своими членами, и вы не будете иметь больше повода жаловаться на меня. Отдайтесь мне вполне, то есть будьте мне преданным и любящим рабом, и я во сто раз сильнее буду любить вас. Я должен иметь все или ничего. Но то, что я получаю, я возвращаю сторицей. Если я родился быть властелином, то я и должен иметь власть. Уж у меня такая натура — тут делать нечего.

— По моему мнению, вам властвовать отнюдь нельзя, — ответил я. — Я бы скорее отдал власть в руки «тех людей», которых вы ненавидите.

— Как бы не так! — воскликнул он. — Но знаете что: я готов был бы даже оставить в покое «тех людей», к которым вы питаете такой особенный интерес, и не стал бы их трогать, а завтра же, уверяю вас, завтра же уехал с вами обратно и затем окунулся бы снова в тот омут, кишащий головорезами и обманщиками, который носит название «свет», да, говорю вам, я завтра же согласился бы отказаться от всякой мысли о мести, если бы только… если бы только…

— Если бы только что? — спросил я.

— Если бы только «они» на коленях попросили у меня пощады. Да, пощады. И непременно публично. В присутствии посторонних лиц. Не могу даже сказать наверно, Маккеллар, успокоился ли бы я тогда и не потребовал ли бы я еще большего унижения с «их» стороны для удовлетворения моего самолюбия.

— О, тщеславие, и какое пустое тщеславие, — сказал я. — Ваше злое желание причинить вред тому, кто вам не поддается, вытекает из того же источника, из которого вытекает стремление простой крестьянской девушки, воображающей, что она красива, и что она может поразить все сердца, а именно: из пустого тщеславия.