«Мастер и Маргарита»: За Христа или против? (3-е изд., доп. и перераб.)

Где был мастер эти месяцы? Почему он лишен жилья? Похоже, был он в «казенном доме». Донос поступил от его «друга» Алоизия Могарыча («хранение запрещенной литературы»). Но еще ранее именно Маргарита подталкивает его к самоубийственному поступку — отдать рукопись в советские издательства: «Она сулила славу, она подгоняла его и вот тут-то стала называть мастером» (гл. 13). Это или сознательная провокация или потрясающее безмыслие. Или просто медиумичность — и мастер и Маргарита открыты воздействию Воланда. Во всяком случае, пассивность мастера подчеркивается вполне ясно: «И, наконец, настал час, когда пришлось (курсив наш. — А. К.) покинуть тайный приют и выйти в жизнь» (гл. 13).

Так двоится образ Фауста у Булгакова. Воля и творчество раздваиваются у него и отдаются разным персонажам. Мастер — безвольный творец[264]. На поступок и договор с сатаной способной оказывается только Маргарита. Впервые в фаустиане появляется женский образ.

У Гёте:

«Фауст
Жить без размаху? Никогда!
Не пристрастился б я к лопате,
К покою, к узости понятий.
Мефистофель
Вот, значит, в ведьме и нужда»[265].

У Булгакова «нужда в ведьме» появляется именно для того, чтобы привить «Фаусту» беспокойство, вовлечь его в приключения.

Именно нерешительность мастера и требовала восполнения Маргаритой — причем именно в замысле Воланда. Чтобы «евангелие от Воланда» пришло к людям, оно должно быть не только написано, но людям же и отдано. А мастер сделал это «евангелие» пленником своих страхов и своего подвала. Вот и нужно, чтобы в его жизнь вошла чуждая ему половинка «фаустовского духа».

«Черная королева» втягивает мастера в МАССОЛИТовские интриги, а не вдохновляет мастера на новые творения…

В романе мастера говорилось об одной женщине, которая предала любимого. Низа выдала Иуду. Иуду Низа уводит с пасхальной трапезы. Маргарита мастера уводит из пасхальной Москвы. Безвольно идет Иуда («ноги сами без его воли вынесли его из подворотни вон» (гл. 26)). Безвольно следует за Маргаритой мастер. Иуду ведут в сад (Гефсиманский). И мастера ведут туда же. Через поток переводит Низа Иуду. Через ручей Маргарита ведет мастера к «вечному дому». Кстати, в Палестине «вечным домом» называли могилу…

В «Кабале святош» также была женщина-спецагент:

«Одноглазый
Где дрянь, заманившая меня в ловушку?
Незнакомка в маске (из тьмы)
Я здесь, маркиз, но я вовсе не дрянь»[266].

Маргарита + мастер =?

Любовь? Не уверен… Да, я слышу: постойте, сам же Булгаков сказал, что он пишет роман о «настоящей, верной, вечной любви» (гл. 19)… Сказать он и в самом деле так сказал. Но — как? С какой интонацией? Это всерьез или с иронией и издевкой?

«Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!» (гл. 13).

«Любовь выскочила…», «…так поражает финский нож…», «…убийца…». Неужели великий Булгаков, великий стилист не смог найти других слов для описания «вечной любви»? Но если он нашел именно такие слова, то, может, это и не любовь? Может, это взаимное использование любовниками друг друга?

«Что дальше происходило диковинного в Москве в эту ночь, мы не знаем и доискиваться, конечно, не станем, тем более что настает пора переходить нам ко второй части этого правдивого повествования. За мной, читатель! …За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!» (гл. 18–19).

Скажите, где еще Булгаков высказывался от себя о серьезном и вечном с такой назойливо-восторженной интонацией первомайских призывов? Тут очевидная авторская самоирония — фантасмагорию назвать «правдивым повествованием». Тут очевидная фельетонность. Только в одном месте романа упоминается подобная восклицательно-призывная интонация — когда Ивану Бездомному «приспичило обличать Рюхина»: «Посмотрите на его постную физиономию и сличите с теми звучными стихами, который он сочинил к первому числу! Хе-хе-хе… „Взвейтесь!“ да „развейтесь!“» (гл. 6).

Таким же искусственным фальцетом отдает и от заверения Булгакова о вечной любви и верности Маргариты. Булгаков пошутил — а его шутку приняли всерьез… Правда, не все. «Для Маргариты ее любовь к Мастеру при всей романтической экзальтации — тоже всего лишь „компенсация“ иной, подлинной, но неудавшейся жизни. Словом, каким бы соловьем ни заливался „правдивый Повествователь“ насчет „настоящей, верной, вечной любви“ — и тут все в романе не разрешено. И никакая мазь Азазелло и всемогущество Воланда тут не помогут»[267].