Мастер и сыновья

Уж чем гордится Паграмантис первым делом, так это пивом! Тут пивоварам ведомо великое множество разных способов, и на пяти воловьих шкурах не запишешь. Каждый, у кого есть полоска земли, будь он даже гол как сокол, втыкает под окошком тычки, чтобы обвились они хмелем; пусть у него курам поклевать нечего, но все равно посеет он несколько пригоршней ячменя на «пиво-говорливо». Как один человек от другого отличается походкой, складом речи, силой, весельем, грустью, так и у паграмантцев пиво пиву рознь.

Одни варят такое, что ноги будто превращаются в колбаски и совсем головы не слушаются. А у другого пиво — шут знает, как он такое готовит! — поднимает человека в воздух, словно пузырь, и если уж таким накачался — назавтра пойдешь байки рассказывать, как ты среди облаков кружил. У третьего же соседа не успеешь и кружки до дна осушить, а уже чувствуешь, что язык к гортани прилип. Если такая беда приключилась с балагуром да с песенником, приходится спешить на четвертый двор, где пенистый бес тем и славен, что вконец развязывает языки, — подчас немой начинает по-человечески говорить.

Если в день ангела или в какой другой праздник собравшиеся у тестя или дяди родня и соседи после третьей кварты еще имен не путают и свои трубки по чужим карманам не ищут, то такое пиво не пивом, а пойлом называют.

Много раз седели от белого снега паграмантские холмы, словно головы древних стариков, много раз под окошком у пивовара отцветал кудрявый хмель, много песен было про него сложено, а еще больше того хлебнула горя и бед холмистая земля, хлеба которой топтали кони польского пана и казака, но только недавно на тропах, занесенных желтым песком, исчезли следы чудесного мастера Девейки и его друга Кризостимаса Гаудяшюса.

Собравшись вместе, усевшись за стол осенних плодов отведать или на свои невзгоды посетовать, утопая в густом табачном дыму, любят старики рассказывать диковинные истории про мастера и портного. Один похвалится сработанным Девейкой посохом, которому нет равного во всей округе, другой хранит сделанный Девейкой шкаф, а третий возьмет да угостит вас по старинке из деревянного кувшина, выточенного мастером. А то, что сказал в те времена славный сочинитель Кризас, и по сей день повторяют в Паграмантисе.

— Вот здесь мы с Девейкой как-то ястреба-зайчатника кнутом забили… — вспоминает старик, показывая в сторону вырубленного леса. — О! В те времена здесь чаща стояла — стена стеной.

— Вон, у того камня Кризас с мастером черта варили.. — говорит другой. — Вычитали они из книг, что для этого надо взять черного петуха, черную кошку и летучую мышь… В полночь как выскочит из котла страшилище — мастер до Анундисова порога добежал, а Кризаса нашли в развилине вон на этой березе.

Сказывают старые люди, что выходил Девейка в лес пешком, а возвращался на облучке. Он мог впрячь ветер в любые крылья, и ничего не значило для него смастерить орган, который сам загудел бы, едва только ксендз выйдет служить обедню. Говорят, предлагал мастер эту идею покойному паграмантскому настоятелю, всего-то и просил, чтобы дали ему сколько потребуется латуни, железа да четырех помощников, с которыми он будет работать полгода. Подумал настоятель и отказался от Девейкиного изобретения, ибо такого органа даже в Риме нет, так что Паграмантису это не по чину.

В молодости Девейка для собственного удовольствия вырезал из дерева святых и апостолов. И по сей день висят у придорожных распятий творения его рук — святые Михаилы, Казимиры, Варвары. Как-то, вырезав святых угодников и уложив их в мешок, понес их Девейка в Петров день святить в костел. Только вышел на дорогу, чувствует: не донести ему такой ноши; вынимает святых, одного за другим, ставит на землю и говорит:

— Иди, святой Исидор! — И тут же старый пахарь пускается в путь через поля.

— Шествуй, Иоанн Креститель! — и Иоанн с ковшиком для святой воды резво догоняет Исидора. А следом за ними встают святые Матфеи, Агнессы — бородатые и лысые мужчины, а с ними и женщины — вперегонки скатываются с пригорка.

И сегодня уже никто не умеет так играть на скрипке, читать разные поучения и шить наряды, как делал это Девейкин друг Кризас.

Так же, как нрав Кризаса и всех паграмантцев, сшитая им одежда тоже была весела, бойка. Штаны у мужчин, будто живые, извивались вокруг ног, а юбки женщин так и перекатывались волнами, словно гармонь. В таком наряде куда ни забредешь, везде сразу поймут, что жителей этого прихода одевает балагур и затейник.

Когда раньше парни и девушки паграмантские собирались в храмовый праздник на базарной площади или костельном дворе, бывало любо-дорого поглядеть: плывут-кружатся оборки, кружева, перешептывается оборочка на юбке со складкой на сермяге, перемигивается путовица из рыбьей кости с простой пуговкой.

И в дедовских преданиях встают из могил портной, мастер и его сыновья, еще не успевшие превратиться в прах, и возвращаются они в Паграмантис, и усаживаются среди старых друзей и знакомых, и, наполняя кружки янтарным пивом, веселят сердца всех.

Анундисово пиво