Мастер и сыновья

— Ты, брат, только вглядись в политику. Где прежде деспоты властвовали, там их произвол сегодня уже ограничен истинами народными. Кое-где королей и королевства вовсе отменили Исчезает истина небесная, а растет истина человеческая как самим собою управлять… Чем больше люди к свету выходят, тем больше воля Магометова на убыль идет. Вот, Бенджамин Франклин совлек на землю молнию (Адомас впервые слышит про этого портновского апостола — должно быть, такой же фармазон!) и обезвредил ее, так наука и все чары рассеет… Люди все возьмут в свои руки. А когда дальше пойдут по этому пути, падут цари, правители и все их проклятое владычество. Наступят для человека счастливые времена, когда земные блага возьмут в свои руки работяги, трудящиеся букашки… Ну, Адомас, разве сам человек не станет тогда владыкой природы?

Пчеловод молчит, спрятавшись за бороду, и сквозь тучу дыма от трубки спутника косится на тявкающего портного. Все-таки Раяускас пытается отыграться:

— Кто боженьку любит и в него верует, тот не злословит… Не дорос ты его учить, кочка земная!

Но этим Адомас не завершает свою речь. Он снова долго молчит, а когда приходит пора гостям собираться, пчеловод, против обыкновения, не торопится запрягать лошадь. Лишь когда мастер, выколотив трубку, кладет ее в карман, бородач велит обождать. Он поит лошадку, выталкивает из-под навеса повозку, и все понурый, мрачный. Мастер подталкивает портного, подмигивает ему:

— Ох, и здорово ты обстругал мудреца! — Смеются глаза Девейки, вот-вот лопнет его распухшая губа.

Запрягая саврасую, Адомас читает из послания апостола Павла. Видимо, не теряет надежды хоть на гривенник отыграться. Тут Кризутис — тяв-тяв и еще сильнее прихлопывает пасечника. Опять оба сцепились, опять мастер выколачивает трубку — не будет отдыха его распухшей губе! Однако и теперь бьет Кризас своей козырной девяткой Адомасова валета. Явно проиграв, пчеловод огрызается на каждую фразу портного:

— Собачий хвост… собачий хвост!

— Это уж, Адомас, плохо дело, если к латинским книгам приходится хвосты собачьи пришивать, — отвечает Кризас и взбирается на задок телеги, где уже сидит Девейка.

Великий пчеловод хватает Кризаса за ворот бархатного пиджака и, словно малыша, снимает с повозки:

— Ты, безбожник, — брысь, можешь пешком топать!

Вот история! Друзья еще не видывали Раяускаса таким разозленным! Напрасно они думали, что он никогда не сердится. Подхлестнул Адомас кобылку, и застучали колеса. Долго не размышляя и горько улыбаясь мастеру, который из-за плеча бородача отвечает ему тоже улыбкой, безбожник семенит следом. Проехав добрую версту, пчеловод все-таки останавливает повозку и ждет, пока не нагонит портной. Но и Кризас не лыком шит — не спешит он.

— Что ты ногами не шевелишь, Пранклин? — оборачивается борода, медная от заходящего солнца.

Кризас забирается на задок повозки. Некоторое время они трясутся молча, но вскоре в воздухе начинают двигаться их посохи и руки.

Женитьба сына

Все говорят, что пора Довейке оженить одного из своих жеребцов. Давно требуется матери в подмогу женская рука. Каждому, переступившему порог дома Девейки, говорят об этом заросшие углы, засиженные мухами окошки, свисающая с потолка и цепляющаяся за нос паутина. Как-никак — все же четыре мужика! Поспевай каждому одежду залатать, каждого обстирать, накормить, каждому постель постелить. Только вчера надели чистые рубахи, вымыли головы, а сегодня опять как цыгане. А к тому же, где стояли, там и бросили, где сидели, тесали, стругали — там куча. Ходишь за ними с утра до ночи, собираешь по щепочке, не успеешь передохнуть — опять горы мусора. Не тот возраст у матушки, чтобы повсюду поспевать. И глаза у нее уже не такие светлые как бывало. Жалуется, что не узнает, кто по дороге идет: видит — мельтешит, но человек или скотина не скажет. Бее чаще какой-нибудь изъян и в старухиной стряпне: то пересолено, пережарено, то с землицей похрустывает на зубах Каждодневный гость в похлебке старушки— муха, сверчок. Только подаст на стол — торопись спасать утопающего в миске усача, поглядывай, как барахтается невинная божья тварь.

— Мать, зачем все в одну кучу валишь? Подала бы сперва свекольник, а уж потом мушиное мясо. — Мастер ложкой выгребает утопленницу и бросает к стенке, чтобы подсохла.

Хочешь того или нет, а приходится поднимать вопрос о снохе. Но не так-то легко его поднять. Сразу сынки начинают фыркать, друг на дружку валить: ты первый женись, ты!

Садится к столу мастер, за завтраком почти ничего не евший, и говорит:

— Маменька, кишка кишку гложет. Может, чего подашь?

— А что ж подавать как не клецки.

Мастер заранее распускает ремень, чтобы клецкам вольготнее было перекатываться, ибо очень он это блюдо любит. Спасибо клецкам, только ими жена его при себе и удержала. Взяв ложку, отец тюкает ею по лбу Йонаса:

— Новинка!

— Жареный хорек! — и тут — не будь он Йонас — не теряется сын.