Мастер и сыновья

Скажите, что такое: то ли все уж так насытились, то ли старуха без подливы клецки подала: Симас икает, вращает белками, а Йонас воду лакает. По всему чувствуешь, что перед приходом мастера сыновья друг с другом поцапались. У старухи еще и сейчас дрожит нижняя губа.

Проглатывает отец первую клецку размером с добрую лягушку: нельзя сказать, что очень вкусно, но аппетит приходит во время еды. Пытается разделаться с другой — клецка, словно живая, карабкается назад. Мастер третьей толкает вторую, но обе клецки сражаются в глотке.

— Ку-ку-и-ик! — всем телом вскидывается мастер. Хочет слово вымолвить и не может: — Ку-ку-и-ик!

Услышав кукованье мастера, отзывается из угла вторая кукушка, Симас. То один — ку-ку, то другой — ку-ку-и-ик. Старушка шлепает постолами и, совсем ослепнув, вместо жира опять плеснула в миску какую-то замазку.

— К таким ку-ку, — кукует старик, — к таким клецкам, мамочка, затепли погребальную свечу. Обалдела! — швыряет он ложку, выпучив глаза, и вырывает из рук у Йонаса воду. — Мыла ты в них нахлюпала, что ли?!

Все икающие восстают против старушкиного угощения. Старушка упирается, что домочадцы избаловались, что Андрюс только понюхал и ни одной клецки не съел, что ее стряпня им уже не нравится…

— Довольно, маменька! Твори молитву, чтобы все в живых остались. Набили животы сверчками, насытились мухами, а вареное мыло нам ни к чему.

Так и осталось бы тайной, из чего маменька сготовила клецки, от которых вся семья три дня питалась одной только водой, если бы Девейка не хватился своего столярного клея.

День маменькиных клецок в доме мастера выдался довольно бурный. Не в силах устоять против всей четверки, мать отступает в свою постельку и прячет голову под всякие тряпки. Мужчины вскоре слышат ее всхлипывания.

— Ничего не поделаешь! — заключает отец: —Трех боровов держать не стану. Одному надо клыки ломать. Слышите, чтоб до пасхи была пне сноха.

Симас, которому женитьба представляется самым печальным делом, старается незаметно улизнуть за дверь. Он знает: опять все свалят на его плечи, как уже не раз бывало.

— Куда ты, святой отец, не обедню ли служить? — останавливает Симаса отец. — Нигде не горит. Вернись, тебе сказано.

— Вот, Симукасу уже пора. Шея у него крепкая — сможет баба верхом ездить, — заявляет Йонас. — Он самый старший — пусть выберет себе золушку… за печкой места хватает.

— Ты бы, жеребец, не ржал. Пора и тебе ноги спутать, — отзывается отец.

— Еще тот не родился, кто мне ноги спутает.

— Ты мне… вот сюда… подуй! — только теперь огрызается медлительный Симас.

— У мехов стоишь, если надо, сам себе и поддувай! — не остается в долгу Йонас.

— Ша! — унимает отец. — Жеребцы! Спутаю я вас! Вот так сынки — баб боятся. Знайте, больше в своем доме ксендзовскую семинарию держать не стану. Попрошу, чтобы мать вам месяц не стирала, не варила, погляжу, что запоете.

— Невелика беда. Я от этого не сдохну. Так что ж это, тятенька, за закон, что хочу я или нет, а должен жениться, чтоб моя жена этих двух верзил обстирывала!.. Если всерьез, тогда я так скажу: пускай всяк о себе позаботится — вот!

— Краснобай, — выкрикивает мастер, — ты такую захотел, чтобы мы ее на руках носили?

— Пока что, отец, не желаю ни такой, ни этакой. Придет пора, захочу — раз-два и будет.

— Где только собачья свадьба соберется — ты самый первый — гав-гав! К Телкснисовой девке в клеть дорогу без понукания находишь. Ну, ну, далеко ли до беды.

— А наверно, отец, у тебя та клеть все из головы не выходит, где ты в молодости под фундамент залез и пол поднял? К этой Думицеле…

Мастер поднимает кулак:

— Молчать! Сейчас зубы пересчитаю. Чтоб знал, как с отцом разговаривать!

— Да зачем из-за таких пустяков шуметь! Могу папе и по-хорошему уступить…

— Чего уступить? Что ты хрюкаешь?

— Зубов парочку… — тихо бормочет Йонас, отодвигаясь подальше к стенке, чтобы не дотянулась рука старика, тяжесть которой парень уже не раз испытал.

— И теми зубами тебя сжую, которые у меня остались, — уже спокойно говорит мастер. Поворачивается он в ту сторону, откуда слышится шуршание волочащейся по полу юбки. — Мать, раз все хорошо кончилось, так и ладно. Забудем про клецки. Поди сюда, решим, которого борова резать.

Одновременно в одну дверь заходит Андрюс, а в другую, из каморки, мать.

— А вот жених. Не придется и жребий тянуть. От поповны Надежды припопился… высокоблагородие!

Андрюс, засунув руки в карманы брюк, горделиво задрав подбородок, не считая нужным огрызаться на уколы Йонаса, распустив словно индюк, откинутые назад полы пиджака, источая запах духовитого мыльца, отступает в свой угол. Там, в каморке, графчик чувствует себя безопаснее.

— Ты не косись, — говорит отец Андрюсу, — слушай, что мы порешим.

— Э, — машет рукой щеголь, показывая, что его вовсе не интересуют разговоры домашних.