Мастер и сыновья

Обидно и досадно старику. Раздвигая ракитник, шагом охотничьего пса приближается он к воде, держит в руке молоток и сам не знает, когда и как его прихватил. Внезапно старика охватывает стыд: если увидит кто, подумает, что отец и сын приударяют за сношенькой. И все-таки крадется он, сгорбившись, нагнувшись, все ближе да ближе, туда, откуда доносится плеск воды. Поднимает голову и видит картинку: положив одежду на камешек, смочив водой голову, Андрюс бредет по течению и скалит зубы: у-гу-гу-у! Видать, холодновата вода для графчика! Поглядит мастер, что же дальше будет… Сын приседает, несколько раз ныряя по уши, у-гу-гу-гу, и сам себя поглаживает, потирает, посматривая на бережок. Чуть ниже по реке мастер слышит — чух, чух. На кустике повешена сношенькина одежда, а самой Марцелике не видать, только рябь в том месте расходится полукругом. Старик еще немного пробирается на карачках: да простит господь этот грех, в такие-то годы!.. Сношенька, что лебедушка, покачивается на воде, ножками бьет, а на спине сорочка, наполненная воздухом, пузырем вздулась. Прядь темных волос обвивается вокруг шеи и прикрывает круглые плечи. Как два ласковых голубка, вырываются груди, которые она тщетно пытается утопить в речке. Опустила рот в воду и гулькает: зовет тетерева самочка! Господи, старик даже забыл, что он родитель. Такую картину юности не сменяешь даже на ларь царя Давида! А Андрюс уже подплывает. Женщина, хотя слышит шум и, наверно, чувствует, кто к ней приближается, ныряет поглубже, даже сорочка на спине опадает, и, схватившись рукой за ракиту, глядит в ту сторону, где токует тетерев. Андрюс совсем близко. Спрашивает: «Не холодно ли, нет ли здесь тины?» Сатана! Будь под рукой булыжник, запустил бы им мастер в кривляющуюся рожу. Мало того, развратник поднимается в чем мать родила и показывает, что тут неглубоко. Только теперь Марцелике, прижав своих голубков, выбегает из речки за кустик, к одежде. Сорочка туго обтянула ее тело… а он там в воде, словно дьявол — ха-ха-ха — и ни с места. Женщина швыряет в Андрюса горсть песка и снова прячется за куст. Глупая, нашла как защищаться! Только еще больше его раздразнишь. Старик уже не может вытерпеть и чужим голосом, чтобы не узнали, — а-кхи, а-кхо — откашливается. Как быстро сатана оборачивается непорочным агнцем: нырнул и плывет прочь. Сношенька, вскинув руки, натягивает блузку поверх мокрой сорочки.

Сделав большой круг по ивняку, Девейка возвращается со стороны местечка. Целый день не может взглянуть на сына, ненавидит его, словно негодяя; сдерживается, покусывая ус, сдерживается — так хочется расквасить ему рожу.

Словно совершив что-то нехорошее, сношенька после купания совсем не показывается. Злость и тревогу старика еще больше усиливает воротившийся с работы дядя Симеонас. Он совсем не интересуется, где жена, что с ней, только, сполоснув лапы, шлепается на привычное место, на бочку. Отличное сегодня у кузнеца настроение: набив пасть хлебом, выдавливает из себя несколько слов:

— Вот, на лектричестве будем сани мастерить.

— Тьфу! На лектричестве! На лектричестве! — Мастер не может усидеть здесь, не владеет собой, глядя на теленка и агнца.

* * *

В первый раз увидела Марцелике своими глазами ту великую семейную междоусобицу, слух о которой облетел весь Паграмантис. Вскоре после случая на речке воротился из Пруссии Йонас. Весь день в доме царило веселье. Плотогон одарил невестку и мать косынками, собрались соседи, курили трубки, толковали. Только на другой день, с самого утра, отец с Йонасом вытащили Андрюса в сени и стали бить. Лупцевали веревкой по бокам, по голове, свалив графчика на пол. Графчик вырвался, его снова схавили за ноги, и тогда уже с ним расправился один Йонас, а мастер держал, налегая всем телом, и, задыхаясь, хрипел:

— Убить!.. собаку!.. убить!..

Симаса не было дома, мать все падала без чувств. Чем она могла помочь, бедняжка! Марцелике жалела Андрюса, плакала и, когда его перестали хлестать, видела, как он, пошатываясь, спускался с пригорка. Сначала плелся, волочил ноги, а потом обернулся, погрозил кулаком и побежал опрометью.

С того дня и нет его. Марцелике только от других узнала, что Андрюс навлек на их дом великий позор: выдал полиции коробейника Миколиниса, хранившего литовские газеты и книги. И еще рассказывали, как все это вышло наружу: давно уже поговаривали, что Андрюс заглядывает к уряднику. Кризас, горшеня и другие мужики, заранее уговорившись, завели при Андрюсе разговор

— Зароем, Миколинис, эти бумажки под твоей будкой.