Мастер и сыновья

Все угрюмее, без разговоров и шуток проходят семейные сборища. Агота ложку мужу уже не подаст — швыряет. Уже не отрежет ему хлеба помягче, повкуснее — отдирает самую корку. До того дошла, что похлебку подсовывает без забелки.

— Мать, а где молоко?

— Да видишь, коза в запуске, напугалась она этой… этой машины… — отвечает за мать Йонас.

— Всему свету на посмешище. Дождемся, что по двору нельзя будет пройти. Все в глаза тычут… Чтоб ты скис, — отзывается Йонасово эхо — маменька.

— Чего тебе, Аготеле? — будто недослышав, прикладывает мастер ладонь к уху. — То, что лижут, или то, что выплевывают? Что между ног прело, или что из дырки летело?

Старушка не пройдет мимо, чтобы не бросить мужу с презрением: «И-и-и…» Йонас, кажется, занял место отца и наставника. Тыльной стороной ладони он многозначительно утирает замасленный подбородок, и по его скривленным губам мастер догадывается, что сынок хочет поговорить.

— Ворону радость — свой помет нашел…

— Чего? — спрашивает мастер, снова так же прикладывая к уху ладонь и чуть наклоняясь к Йонасу.

— Ничего. — Йонас из жилетного кармана вытряхивает остатки табаку, слюнявит край бумажки и скручивает цигарку. Поглядывает на огонь, но пошевелиться ему лень. Отцова трубка уже курится, но сын не просит огня. И снова:

— Дал бы бог козе жеребца, все бы верхом поскакали..

— Это ты мне или стене? — сердится отец.

— Про людей говорю. Всякое бывает… Алдадрикас купил для имения племенною быка. Ох, бычок! Рога такие, что птица три дня с одного рога на другой летела. Стал дворянин на рогах хоромы строить, такие высокие, что работники, на обед отправляясь, топоры на тучи вешают, а…

— Ты лучше собак дразни! Нажрался — так пошел дрыхнуть, а если и у тебя язык чешется, вон борона.

— От сказочек, отец, еще ни у кою печенка не перевернулась. Ерунду порю — правда. Есть люди, которые ерунду творят…

О, теперь понятно отцу, зачем хитрец такую литанию прочел! Йонаса он видит насквозь, как самого себя. Стало быть, и сын заодно с матерью. Мастер бросает взгляд на Симаса, но, насколько может разобрать впотьмах, и этот твердолобый неохотно уступает отцу место за столом. Кузнец тоже поддувает в мамин горн.

— Ай-яй! Боитесь — придется отца содержать! На старости лет хотите меня в лес свезти. Дети! Есть еще у меня разум. Чем занимаюсь — это мое дело! Нахлопотался я за свой век для ваших животов, а моему много не надобно.

— Делай, папочка, что хочешь, но ведь уж слишком… люди…

— Что слишком? Пескарь, не мути воду, попадешься на крючок! Слышишь?! — И мастер поспешно завязывает веревочкой кисет. Встает, но огонь разгорелся — ссорой его не погасишь. Прилипчивая старушка, которая уже успела лечь, начинает скрипеть кроватью и, не окончив молитвы, едва проговорив «во веки веков», разевает глотку:

— Голодом нас уморит… Дети! Дети — это чтоб тебе готовенькое в рот подавать!

— Уже все. И ты, Симас! Чего молчишь — навались на отца. Нечем драться? Нет? Вот тебе кисет — хлещи мастера!

Мать ворочается в своем гнездышке, призывая на помощь всех святых. Ей далеко оттуда голос подавать, и она, в длинной рубахе, будто лаума, да еще в красном колпачке, возникает на пороге. Такой взбучки мастер еще никогда не получал. Но он привык к этому дождю, который его только освежает, в особенности когда старушка надувается, будто грозовая туча.

В самый разгар бури мастер бросается к окошку, прикрывает его полой, приговаривая:

— Гляди, какая гроза идет. Как бы стекла градом не вышибло!

Едва вслед за старушкой Йонас раскрывает рот, мастер тычет рукой:

— Вот и молния. Сейчас бабахнет! — и зажимает уши.

Мало того, матушка валит на мужнину спину еще и прегрешения умерших детей. Виноват мастер в том, что пил, виноват, если будет пить. Виноват, и будут его черти жечь, будут таскать по адскому полу, утыканному острейшими гвоздями, будут лить ему в глотку смолу, зачем выгнал он Андрюса из дому.

А мастеру кажется, что с графчика надо было совсем шкуру спустить да прогнать его к черту на кулички.

Но и это еще не все — старушка заводит новую песню: если она помрет (не приведи господь ей вечно жить!)… увидите — отец мачеху приведет. Знает она, что он не вытерпит. Виноват отец, что за свой век ничего не скопил для детей, не построил дома, не поставил заборов, не докупил земли. Может, еще потребует маменька и те золотые горы, которые сулил ей мастер в молодости?

— Ты передохни, — спокойно советует ей старик, — пускай Йонас на дудке поиграет. Как вернусь — попляшем.

Мастер выскальзывает за дверь.

* * *