Мастер Игры

Подобные инновации родились вовсе не потому, что Моцарт был каким-то бунтарем или намеренно шел на провокацию. Его мятежный дух, вырвавшийся из-под спуда, был словно неподвластен ему, выражая себя абсо­лютно естественно, будто пчела, вырабатывающая воск. Учитывая к тому же его невероятное музыкальное чутье и тончайшее понимание музыки, Моцарт попросту не мог не оставить печати своей яркой индивидуальности в любом жанре, в котором творил.

В 1786 году Вольфганг познакомился с одной из версий сюжета о Дон Жуане — легенда вдохновила и взволно­вала его. Он сразу же отождествил себя с этим великим соблазнителем. Моцарта, как и Дон Жуана, влекло к жен­щинам, он испытывал то же презрение к сильным мира сего. Существеннее, однако, было другое: Моцарту от­крылось, что он наделен великой властью обольщать сво­их слушателей, ибо могущественным средством оболь­щения является сама музыка с ее неотразимой и удиви­тельной способностью пробуждать в людях чувства. Превратив историю Дон Жуана в оперу, Моцарт полу­чал возможность передать все эти мысли. Итак, на сле­дующий год он приступил к работе над оперой. Застав­ляя эту историю ожить на подмостках такой, как он ее себе представлял, Моцарт в очередной раз обратился к своим бьющим ключом творческим силам — на сей раз в применении к опере.

Современные оперы были довольно статичными и стан­дартными. Они состояли из непременных речитативов (мелодекламации под аккомпанемент клавесина, с помо­щью которых раскрывался сюжет и объяснялось дей­ствие), арий (сольные партии, в которых певец реагиро­вал на сообщенное в речитативе) и хоровых песен, кото­рые исполнялись большими певческими коллективами. В операх Моцарта все было совершенно по-другому, воспринимались они не как череда отдельных номеров, а как единое целое, где одна тема плавно перетекала в дру­гую. Характер Дон Жуана раскрывался не только в сло­вах арий, но в первую очередь в музыке: каждое появле­ние обольстителя на сцене сопровождалось тревожным тремоло скрипок, точно характеризующим чувственную, страстную натуру. Такого бешеного, почти немыслимо­го темпа, как в операх Моцарта, никогда еще не было в театре. Но и этого было мало — чтобы повысить выра­зительность музыки еще сильнее, Моцарт ввел яркие и мелодичные ансамбли, в которых разные персонажи поют, то будто соперничая друг с другом, то сливаясь, — изысканный, сложный контрапункт придавал опере ска­зочную красоту и драматизм.

Вся опера, от начала до финальных аккордов, проникну­та демоническим обаянием великого обольстителя. Не­смотря на то что остальные персонажи обличают и про­клинают его, героем невозможно не восторгаться, пусть даже он до конца упорствует в своем грехе, насмехается над адом, бросая ему вызов, и отказывается раболепство­вать перед власть имущими. «Дон Жуан» не был похож ни на одну написанную до него оперу — ни своим ли­бретто, ни музыкой — и, возможно, слишком намного опередил свое время. Публика приняла спектакль холод­но, многие говорили, что он ужасен, музыка неприятна для слуха, раздражал безумный, неистовый темп, смуща­ла и нравственная неоднозначность, за которую оперу называли аморальной.

Продолжая трудиться в лихорадочном темпе и не давая себе отдыха, Моцарт буквально сгорел. Он скончался в 1791 году в возрасте тридцати пяти лет, через два меся­ца после премьеры «Волшебной флейты», последней сво­ей оперы. Лишь много лет спустя слушатели научились по-настоящему слышать и понимать поразительную му­зыку таких его шедевров, как «Дон Жуан», который во­шел в пятерку самых популярных и наиболее часто ис­полняемых опер в истории.

Ключи к мастерству

Непосредственный разум — Заурядный разум — Многогранный разум — Толкование истории Моцарта — Три обязательных этапа

Бывает, мы так глубоко погружаемся в воспоминания о своем детстве, что не просто вспоминаем события, но будто ощущаем, каким все было тогда. В такие минуты мы осознаем, насколько отличалось наше тогдашнее вос­приятие мира от нынешнего. Мы были непредвзятыми и простодушными, а в голове роились свежие, оригиналь­ные идеи. То, что сегодня кажется нам простым и само собой разумеющимся — привычные вещи вроде ночно­го неба или отражения в зеркале, — вызывали наши вос­торги и удивление. У нас постоянно возникали вопросы решительно обо всем, что нас окружало. Еще даже не научившись говорить как следует, не умея выразить мысль словами, мы уже думали, выражая мысль в образах и ощущениях. Оказавшись в цирке, на стадионе или в кино, мы буквально впитывали впечатления, глядя во все глаза и слушая во все уши. Краски тогда казались более яркими и сочными. Нам отчаянно хотелось превратить все вокруг в игру, играть с самими обстоятельствами жизни.