Мастер оружейных дел

В конечном итоге обнаружил себя на койке в небольшой комнатушке с узким окном, забранным частой решеткой. Сюда помещались только два узких лежака и небольшой стол с единственным стулом. Комната, впрочем, не казалась мрачной: светлые стены и магические светляки, кружащиеся под потолком, добавляли помещению уюта и простора.

К постели меня приковала сокрушительная, удушающая слабость. Не мутило, и ничего не болело, и это можно было считать плюсом, но даже дышать удавалось с трудом и потому казалось, что до лечения я чувствовал себя лучше. Хотя и отдавал себе отчет, что тогда держался на адреналине, упрямстве и рефлексах, и надолго их не хватило бы.

Когда стихийник, числившийся здесь, судя по одежде, медбратом и, кажется, занимавшийся только переносом пациентов с помощью телекинеза, ушел, оставив в комнатке после своего ухода мягкую ватную тишину, я провалился в сон. Однако проспал, если верить внутренним часам, совсем недолго и очнулся от негромких звуков голосов и шагов: на вторую койку, доселе пустовавшую, укладывали пациента. В процессе участвовали двое, тот же стихийник и немолодой целитель, сопровождавший больного. Того окутывал странный полупрозрачный кокон из тускло светящихся нитей. Магия обычно не имеет внешних проявлений, заметных неодаренным, но здесь то ли магия была особенная, то ли ее было слишком много.

— Проверять каждые полчаса, если что — зовите меня, — велел целитель своему спутнику и обернулся ко мне: — Так, а тут у нас как дела? Хм. Прекрасно! Здоровый выносливый организм — это замечательно, завтра уже бегать сможете. Недалеко и небыстро, но зато на своих ногах. Как самочувствие?

— Вяло, — отозвался я. — Чего мы там надышались?

— Чего вы только не надышались! — весело сообщил маг. — Ваше упрямство пришлось очень кстати. Обычно в пациентах это дурное качество, но в вашем случае организм был… как бы это лучше сказать? Достаточно мобилизован и активно помогал нам избавлять его от лишнего. В противном случае вы находились бы в том же состоянии, что и ваш товарищ, — он кивнул на соседнюю койку.

Я машинально проследил за взглядом целителя и не удержался от недовольной гримасы, разглядев за всполохами света профиль Тагреная.

Даже в госпитале от него покоя нет…

Мое выражение лица собеседник истолковал, кажется, неправильно, поэтому поспешил успокоить. Достаточно своеобразно.

— А вообще я погорячился, до такого состояния вы бы не дошли. Хаоситу досталось гораздо больше, мы его еле откачали, но сейчас жизнь его вне опасности. То есть, как я понимаю, разговаривать вы можете? — Целитель резко перескочил на другую тему: — Там следователь просил, как только кто-то из вас двоих очнется, сообщить ему.

— Сообщайте, — вяло отмахнулся я.

Целитель находился рядом всего несколько секунд, но уже начал невероятно раздражать своим присутствием, омерзительно довольным выражением лица и бодростью. Наверное, это какой-то особенный талант — выводить людей из равновесия одним своим видом. Или дар, если пациенты от этого спешно идут на поправку, лишь бы не общаться с лекарем дольше необходимого.

Следователь явился не один, в компании какого-то щуплого шустрого паренька. Последнего, впрочем, отослал после первого же вопроса: «Где находится лаборатория, которую вы разнесли?» Похоже, изолировали помещение на славу, ничто не просочилось наружу.

Я честно описал события, произошедшие в ратуше, пересказал то, чем поделился Грай. История пока почти целиком состояла из белых пятен, но отдельные фрагменты прояснились. По крайней мере, навязчивые попытки затащить Тагреная в ратушу объяснились. А вот с чем-то другим помочь собеседнику я уже не мог: в конце концов, я здесь совсем по иному делу и расследованием Анагора интересовался постольку-поскольку.

Когда Таймарен ушел, в первые несколько мгновений я наслаждался тишиной и отсутствием необходимости с кем-то разговаривать. Причем дело даже не в слабости, я просто не привык непрерывно столько говорить. Старейшины очень ценили краткость, поэтому любые доклады занимали по нескольку минут, в остальное время я тоже не отличался общительностью, да и не с кем было особо говорить, а следователь дотошно расспрашивал меня о каких-то деталях больше получаса.

Правда, долго радоваться одиночеству и тишине не пришлось. Сон ушел вовсе, и, несмотря на тяжесть в теле, голова стала до отвращения ясной.

Думалось мне в основном об Ойше. И чем больше я о ней думал, тем тяжелее делалось на душе. Зря я поддался порыву — и в лавке, когда назвал ее на «ты», и уж тем более потом, в переулке, когда поцеловал. Меня к ней влекло, и я не мог найти объяснения этому влечению. Оружейница совсем не походила на женщину в моем представлении, выводила из себя упрямством — но именно им и нравилась. Цепляла своей непохожестью на всех остальных, твердым характером, волей. Она красиво смотрелась с мечом и своим странным ножом в руках, и от понимания, что я нахожу красивым, делалось не по себе. Женщина должна дарить и оберегать жизнь, а не убивать и творить оружие. И все же Нойшарэ меня привлекала. Во всех смыслах.