Мастер осенних листьев

— А получился ваш…

— Дядя Вовтур?

— Да. Он самый.

— Очень! — прочувствованно сказала Эльга. — Совсем-совсем он!

Женщина-мастер чуть-чуть, уголками губ, позволила себе улыбнуться.

— Ты хочешь этому научиться?

Девочка закивала так часто, что у неё, наверное, должна была отвалиться голова. Во всяком случае, всё поплыло перед глазами.

— Знаешь, — сказала женщина, — это не очень благодарное занятие. Это не мастерство боя. И вообще…

— Тогда зачем вы этим занимаетесь? — спросила Эльга.

Толпа у изгороди разразилась радостными криками, приветствуя вставшего дядю Вовтура. Плечо у него снова сидело нормально, а не торчало бугром. Мастер Крапин Гампелин повёл его к односельчанам.

— Кому снять головную боль? — спрашивал он громко. — Выправить вывих? Выдавить свищ? Всё можно!

К нему уже тянули руки желающие.

Женщина-мастер смотрела на него со странным выражением лица.

— Вы тоже могли бы стать лекарем, — сказала ей Эльга.

— Нет, — женщина поправила на доске несколько листьев. — Моя судьба — здесь, в таких портретах. Знаешь, что мне говорила мой наставник? Не важно, чем ты пытаешься овладеть. Важно достичь в своем деле совершенства.

— А вы достигли? — спросила Эльга.

— Нет. Это не так быстро происходит.

— А почему листья?

Женщина пожала плечами.

Мастер-лекарь вернулся к ним, в конец двора, по очереди прижав ладонь ко лбу тёти Амины и деда Фантиля, а также повозившись с локтем Дорка Диггеса.

— А сейчас, — объявил кафаликс, — мастер листьев Унисса Мару.

— Иди к своим, — сказала женщина девочке и, подхватив сак и несколько дощечек, направилась к поставленному кафаликсом стулу.

Сев, она долго перебирала дощечки на глазах у притихшего народа, словно дожидаясь, когда Эльга проскользнет мимо неё к изгороди.

— Ёрпыль-гон! — Рыцек затряс Эльгу за плечи. — Куда ты побежала? Мастер боя из-за тебя дяде Вовтуру плечо повредил!

— А мастер-лекарь починил!

— Дура!

— Тихо вы! — цыкнул на малышню дядя Вовтур, скособочившийся рядом на чурбачке.

— Я делаю портреты, — сказала женщина-мастер, мазнув взглядом поверх голов. — Портреты из листьев. Из разных листьев. Они не простые, они поднимают настроение, служат для памяти, приносят мир в дом.

— И все? — разочарованно протянул кто-то.

— Не только. Портрет посложнее возьмет на себя беду, — Унисса огладила пустую доску. — Кто хочет получить портрет?

— Я, — сказал дядя Сарыч.

— И я, — сказала тетушка Тельгин.

Женщина-мастер попросила желающих выйти вперёд и какое-то время, запустив руку в сак, молча их разглядывала.

Листья сыпались на землю.

Затем Унисса Мару провела над доской ладонью и бросила на неё целый лиственный ворох, будто крупу в котёл. Часть листьев сдуло, но большинство задержалось, прилипло, выгибаясь и трепеща краями. Жёлтые, красноватые, тёмно-зеленые, серебристые. Женщина принялась приминать их и складывать, пальцы её работали быстро-быстро, заставляя доску отзываться легкими звуками: пум-пум-пум. Где-то отрывались кусочки, где-то подгибались черенки, где-то лиственная мякоть, сдавленная, давала белёсый сок.

Эльга заметила, что на мизинце мастера специально выращен и подпилен ноготь, которым делались надрезы или удаление кромок. Ноготь жил словно сам по себе, безошибочно очерчивая границы портрета.

— Ну вот, готово, — сказала Унисса тётушке Тельгин, отставив доску на вытянутых руках. — Можете взять.

— Могу?

Тётушка Тельгин несмело подступила к мастеру, приняла портрет, развернула к себе. Несколько мгновений её глаза скользили по доске, по листьям, мучительно не зная, за что зацепиться. Затем тётушка Тельгин расхохоталась.

— А ведь я, верно, я!

Лицо её расцвело румянцем.

Похохатывая, недоверчиво качая головой, она вернулась с доской к изгороди, и там тоже заохали, засмеялись, заговорили вразнобой, разглядывая портрет.

— А лет-то тебе убавили!

— А грудь прибавили!

— Ах, весёлая!

Тётушка Тельгин, хвастаясь, пустила мастерство по рукам. Листья трепетали, листья смотрели в мир насмешливо и открыто. Было совершенно удивительно, как в этом пятнистом узоре можно что-то разглядеть. Но стоило чуть тронуть доску, и улыбка тётушки Тельгин расцветала на ней, а выше проступали и ольховый нос, и глаза из мелких лодочек чебыча, и тёмная, сливовая прядка волос.

Унисса между тем уже работала над портретом дяди Сарыча, мрачного, недавно схоронившего свою жену селянина. Сарыч супился и тревожно тискал штаны на коленях.

Мастер отбирала для него листья тёмные, суховатые, ломкие, складывала, проводила ногтем, будто ножом по горлу.

Сарыч кхекал.

Кафаликс подошел, молча, сдвинув колпак, заглянул через плечо и также молча отправился к вынесенному из гостиницы столу с пуншем.

— Что ж… — Унисса Мару сдула с доски лишнее. — Принимайте.

Дядя Сарыч сделал шаг вперед и застыл.

— Вы, наверное, зря это, госпожа мастер, — произнёс он глухо. — Передумал я. Если позволите, то не надо мне…

Унисса сощурилась.

— Ты сейчас хочешь оскорбить меня, селянин?

Сарыч, побледнев, замотал головой.

— Что вы, госпожа мастер!

— Тогда бери свой портрет, — ледяным голосом приказала Унисса.

Народ за изгородью притих.