Мастер серийного самосочинения Андрей Белый

«Фанта» в чистом виде видна, например, в начале первой главы: «<…> не было разделения на “Я” и “не-Я”, не было ни пространства, ни времени…»[793] Это, можно сказать, терминологическое заявление: означающие с предельной ясностью называют означаемые, словословия нет и в помине – пример ясно написанной фразы, значение которой неясно. По своей лапидарности и построению это фраза законченного реалиста. Но как понять такую реальность? Тут три констатации о мире Котика: Я неотделимо от не-Я, нет пространства и, наконец, нет времени. Допустим, речь идет об ощущениях в мире воображаемом – но как такое вообразить? Как читателю, который никогда не бывал ни в одной из трех ситуаций и не знаком ни с одной из трех концепций, нарисовать хоть какую-нибудь картину такого мира? Тем более, что говорится о безо́бразных бредах и, кажется, имеется в виду четвертая характеристика того мира: отсутствие образов.

Прямая связь означающих с означаемыми обеспечивает некое смысловое наполнение текста, но отнюдь не гарантирует легкого чтения. Полное отсутствие словословия у Белого прекрасно совмещается с «фантой» – речью, дословное восприятие которой невозможно. Сказанное на «фанте» поддается лишь фантастической интерпретации. Сказанное несет смысл, но интерпретация его местами еще сложнее, чем интерпретация отрезков словословия. Картины, которые очень трудно представить, сочетаются с пояснениями, которые очень трудно понять. Это прием, в некотором смысле, противоположный словословию: не слова, сбежав от смыслов, танцуют друг с другом – а смыслы танцуют со смыслами. Слова же, как скромные слуги, незаметно их обслуживают.

Присмотримся к изначальному знакомству ребенка с миром. Полное слияние Я с не-Я представить можно – это случай существа (предмета?), лишенного сознания. Иначе разделение Я и не-Я неизбежно: каждый зверь, каждая рыба, каждое насекомое каким-то образом знает, где Я и где не-Я. А как может не быть времени? Что может существовать – и не быть в пространстве? Это мир, который наше земное воображение нарисовать не способно. А как нарисовать мир без образов? Ведь и у автора это не получается: он описывает «безо́бразный» мир, который на самом деле сочится образами, с первой же строки: «ты – еси» – образ; «схватывает меня» – образ; «безо́бразными бредами» – тоже образ.

Ни пространства, ни времени? Сказать легко – а как представить? Автор описывает, что было вместо пространства и времени:

И вместо этого было: —

– состояние

натяжения ощущений; будто все-все-все ширилось: расширялось, душило; и начинало носиться в себе крылорогими тучами[794].

«Ширилось» – можно ли шириться вне пространства? Представить не удается. А времени на расширение не нужно? «Начиналось» – тем более: как начинаться вне времени? В следующем абзаце уже не просто пространственные образы, а откровенная стереометрия: и «шар», и «центр», и «периферия». Нет жизни без пространства. Правда, говорится, что это подобие «позднее возникло» – но позднее бывает во времени: не получается и без времени. Далее появляются «дали пространств»[795]: пространство не только есть, но и называется по имени. О сложности своей задачи автор позже писал: «трудноописуемые в слове более ранние моменты становления сознания»[796]. Трудноописуемые – мягко сказано.

Если даже сам Белый не в силах описать заявленный им мир без образов пространства и времени, то, скорее всего, описать его, адекватно, невозможно. А раз так, то и вполне понять это невозможно. Можно лишь очень приблизительно, наугад, наощупь попытаться довообразить фрагментарный набросок. К примеру, можно предположить, что это мир, где не только разум еще не оформился и не только нет представления ни о времени, ни о пространстве, но не сложилось еще и простейшего их ощущения. У кого хватит фантазии такой мир вообразить? Самое сложное: как такой мир может меняться, обретать формы и порождать разум? Такие танцы – не трудноописуемое, а невообразимое и потому неописуемое.

Смыслы, которые автор вкладывает в свои заявления, сталкиваются с известными читателю смыслами мироздания. А в описании неописуемого автор и сам пользуется теми общепризнанными образами времени и пространства, которые на декларативном уровне отрицает. Он пользуется и теми, и другими – а они непримиримы. Смыслы отдельно, образы отдельно – два начала, которые бьются друг с другом. Вместе они как бы исполняют танец войны: наскакивают друг на друга, не уступают и не отступают. Восприятие расщепляется на два взаимонесовместимых ряда, ощетинившихся один против другого.