Мастер войны

Тогда, выходило, что Карл являлся всего лишь инструментом для достижения этой неизвестной пока цели. Не цель, а средство, как любой подходящий по неизвестным пока Карлу параметрам человек. Но каковы тогда должны быть условия? Являлся ли таким инструментом любой рожденный под Голубой странницей? Возможно. Во всяком случае это звучало вполне логично, однако Карл чувствовал, что если и так, то восход звезды – условие при выборе «кандидата» пусть и обязательное, но недостаточное. Что ж, вероятно, все так и обстояло, и что-то из того, что пытался понять сейчас Карл, «выявляя неизвестное в известном», уже являлось достоянием других людей, откуда бы ни взялось их знание. Определенно кое-что обо всем этом знали и Михайло Дов, и Март, и Великий Мастер клана Кузнецов Игнатий, и даже бан Конрад Трир. Знали… Тем более интригующим был вопрос, почему ничего об этом не знает он, Карл Ругер, которому, казалось бы, следовало знать об этом если и не все, то хотя бы что-то? Не менее интересным казалось и то, что ни один из них не хотел – «или не мог?» – с ним эту тему обсуждать. Почему? Неизвестно. Но, пожалуй, именно последнее обстоятельство тревожило Карла более всего. Даже то, что кто-то пытается им теперь управлять или использовать в своих целях, беспокоило Карла гораздо меньше, чем молчание посвященных. В конце концов тот неопределенный, едва уловимый за давностью лет и неясностью намерений кукловод, кто задумал когда-то весь этот балаган, ничего о Карле знать не мог, просто потому, что Карл Ругер в то время еще не существовал.

«Или все-таки мог?»

Карл чуть замедлил шаг, ему показалось, что он уловил в своих рассуждениях некую дисгармонию, которая заставила насторожиться его недремлющее художественное чувство.

«Мать…»

Вот о ней он почему-то ни разу не вспомнил. А между тем, кроме собственного чувства правды, ничто, казалось бы, не подтверждало его уверенности в том, что женщина, являвшаяся ему во снах, его мать. Сомнения могли быть тем более справедливыми, что рассказ Петра Ругера напрочь разрушал любые иллюзии по поводу этой женщины. И тем не менее, чем дальше, тем больше простая эта история казалась Карлу слишком очевидной, чтобы не иметь второго дна. Кем была та безумная женщина, что пришла из ночи к костру Петра Ругера? Простой крестьянкой или попавшей в беду аристократкой? Душевнобольной? Война, эпидемия, голод… Могло случиться все, что угодно. Вопрос лишь в том, мог ли предполагаемый Карлом кукловод предвосхитить все эти события? Зачатие от неизвестного отца… жизнь женщины, вынашивающей плод… случайная встреча у костра, рождение младенца Карла и смерть роженицы… И могло ли быть предопределено такое невероятное событие, как нечаянная жалость безжалостного, да еще и покалеченного наемника к чужому ребенку? Похоже, что как бы могуществен ни был предполагаемый кукловод, он не имел над Карлом той власти, которую, не покривив душой, можно назвать предопределенностью. На каждом шагу, в каждом узле паутины, сплетенной этим древним пауком, Карл находил ту степень свободы, которая позволяла поступать по-своему. Петр мог бросить младенца или мог свернуть ему шею. Он был свободен в своем выборе, как и сам Карл. Ведь, войдя в Сдом, Карл не стал участвовать в состязаниях, и ушел из города тогда и так, как посчитал правильным он сам. И расшифровку пророчества, за которую его друг отдал жизнь, Карл читать пока не стал, хотя желание было столь велико, что собственной его потребностью быть просто не могло. Но нет, не стал читать и, отправившись в лабиринт под горой, взял с собой не Анну и Викторию, пригласить которых подсказывал здравый смысл и логика событий, а Дебору и Валерию, на которых указало ему сердце. И поэтому, даже ощущая недовольство тем, что вполне логичными и непротиворечивыми его рассуждения не являлись, Карл в очередной раз утвердился в мысли, что все делает правильно. Карл Ругер никогда и ни за что не будет ничьим средством, и если мало на то его желания, то можно вспомнить, что полгода назад, в Сдоме, он окончательно стал хозяином своей жизни, метнув – пусть и без намерения – Кости Судьбы.

4

«Кто ты, Карл?» – спросила однажды Дебора.

«Кто ты? – спрашивали его Виктория и Людо. – Куда ты идешь, Карл? Зачем?»

«Кто я?» – это и был тот самый главный вопрос, ответ на который способен разогнать туман тайны и недосказанности не только над всем тем, что происходило сейчас и здесь, но и над тем, что случилось когда-то где-то, за много лет до рождения Карла.