Мастера и шедевры. Том 2

Влиятельнейший журнал «Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт», издающийся в Вашингтоне, публикует беседу, где особенно назидателен финал.

Вопрос:

«Становятся ли американцы более циничными, смотря телевизор?»

Ответ:

«Да, да. Это именно так. Многие американцы действительно опускаются в болото цинизма»…

Страшноватенькое признание.

Землянин через сотню лет.

Давно уже, наверно, отпала надобность держать перо в руке: все немедля сделает, зафиксирует, отпечатает автомат.

Компьютер.

Стоит только произнести. Может, лишь задумать.

Мы ведь еще не представляем границ всемогущества техники.

Но значит ли это, что мы никогда уже не увидим юношу, зачарованно глядящего на белый лист?

Мечтательно взирающего на звезды?

И робко выводящего на бумаге первые, самые первые строки стихов к любимой.

Никто, никто, пожалуй, не возьмется ответить на этот вопрос. Хотя есть уже ныне «мудрецы», сомневающиеся, останется ли человек человеком в нынешнем понимании этого высокого звания. Белая бумага и перо…

А разве так далеко (в смысле примитивности орудия) ушли от них кисть, палитра?

Столь же элементарные средства выражения психологических переживаний. Уже сегодня мы видим огромные фрески и иные монументальные формы, наносимые не кистью — мощными аэрографами, чуть ли не брандспойтами.

Но значит ли это, что и через века далекий потомок, для которого воспроизвести механически образ природы или портрет будет столь же просто, как нажатие кнопки, откажется от счастья писать полюбившийся ему пейзаж или ребенка — кистью, пользуясь палитрой и красками?

Трудно, очень трудно ответить и на эту загадку.

Все зависит от того, захочет ли человек раствориться в машинерии или сбережет духовность, а значит, близость к природе, к собственному сердцу.

Но не будем вторгаться в область фантазии.

Все быстрее и быстрее, стремглав мчатся самолеты.

Летят, скользя, космические ракеты.

Динамичней мелькают кадры на экранах кино и телевизоров.

С каждым днем все лихорадочней и судорожней становится темп жизни на Западе.

Все это и многое другое привело к тому, что кому-то начинает мерещиться, что и земной шар стал шибче вращаться.

Мол, время уплотнило сроки совершения оборотов планеты и Земля наша кружится чуть ли не вприпрыжку.

Но это — глубокое заблуждение. Несмотря на людскую суету, так же размеренно и величаво плывет в необъятной бездне галактик Земля.

Так же мерно и рассчитанно до секунд (ибо, к счастью, это пока не зависит от человека) совершает планета свои назначенные обороты.

Ежедневно пылает восход. В определенный природой срок загорается вечерняя заря. Следом начинают мерцать звезды. Наступает ночь.

И вечный Ромео подходит к вечной Джульетте.

И бродит, и бродит вечный доктор Фауст, мечтая о юности.

Улыбается сегодняшняя Мадонна — Мария или Мэри, обнимая свое дитя.

Тянется к свету, зреет колос. Гудит трудолюбивая пчела. Старец прижимает к сердцу внучонка.

Великий круговорот жизни пока не остановлен и не убыстрен. Хотя бытие рода человеческого, как никогда, сложно.

Послушаем Чайковского:

«Музыкальный материал, т. е. мелодия, гармония и ритм, безусловно неисчерпаем. Пройдут миллионы лет, и если музыка в нашем смысле будет еще существовать, то те семь основных тонов нашей гаммы, в их мелодических и гармонических комбинациях, оживляемые ритмом, будут все еще служить источником новых музыкальных мыслей».

Что касается живописи, то озабоченность поклонников абстракций и иных трюков опровергает миллиардноликий зритель, заполняющий чудесные музеи планеты и нашего Отечества, в жемчужинах собраний которых пленяет не модность, странность, непривычность, а, наоборот, надобность, более того, необходимость прекрасного, которого так не хватает порою в будничной круговерти.

Высокая задача истинного искусства — музыки, поэзии, живописи, ваяния, зодчества, театра, телевидения, кино — оставить человеку человеческое.

Не раскручивать действительно стремительное движение, свойственное машинам.

И не дай бог, если мы, постепенно пристраиваясь к ритму моторов, завертимся и станем либо роботами, либо…

Непередаваемое чувство охватывает тебя, когда видишь впервые новую, наиболее полную из бывших доныне экспозицию произведений, хрестоматийно известного художника.

Ведь думалось, бессчетно знакомился с его холстами. Слушал лекции выдающихся искусствоведов. Изучал десятки книг, монографий, альбомов.

Но… Наступил миг — и ты внезапно встретился с почти «неизвестным» мастером. Удивленно зришь лицо живописца.

Кажется, осязаешь его портрет. Тебя будто посещает новый образ творца. Поражает бездна незнаемого.

Вьется, как легкая нить мифической Ариадны, развитие природного дара художника. Становится яснее ранее недоступная логика взлетов, падений…

Ведь ни один большой талант не избежал тяжких терний на своем пути. Но до посещения все было не так ощутимо. На стенах, как летопись, — судьба живописца. Каждое из полотен — роман, повесть или рассказ.

К. Сомов. Дама в голубом.