Мастера советского романса

Таким образом возникает несовпадение ритмических и гармонических устоев, что и создает весьма ощутимый импульс для мелодического развития. Принцип этот весьма родствен принципу «бесконечной мелодии» но не в вагнеровском, а скорее в листовском его претворении.

Возникающие в фортепианной партии мелодические «реплики», то удваивающие вокальную мелодию, то контрапунктирующие ей, еще более усиливают впечатление непрерывности музыкального потока.

Одним из лучших примеров такого типа мелодии у Кочурова - начальная фраза романса «Счастлив, кто близ тебя», где и рост мелодии, и спад ее естественны, как спокойное, глубокое человеческое дыхание:

«стр. 199»

Иными и, в общем, более простыми средствами передана «длящаяся эмоция» в романсе «Таврида». Это более развернутая, масштабная композиция, основанная на варьировании одного музыкального образа. И вариационный принцип, и самый характер музыки приводят на память глинкинский «Персидский хор» - замечательное выражение очарованного покоя.

Весь цикл «Миниатюр» развивается, таким образом, в сфере образов, жанров, интонаций пушкинско-глинкинской эпох», прочувствованной художником, горячо любившим эту пору вешнего расцвета русской художественной культуры.

В период работы над циклом Кочуров воспринимал только одну сторону этой эпохи, только «эллинское», ясное, радостное утверждение гармонии в искусстве, а не раздумья и уж конечно, не гражданский пафос. Как отмечали мы во введении, такое или сходное восприятие Пушкина было тогда свойственно большинству композиторов, но у Кочурова, очень глубоко проникшего и вжив-

«стр. 200»

шегося в образный мир юного Пушкина, это проявилось особенно явственно.

Потребовалось еще несколько лет, наполненных событиями огромного исторического значения, потребовалась работа над музыкально-публицистическими жанрами, роль которых так возросла в годы Великой Отечественной войны, чтобы для композитора зазвучали и другие струны классической поэзии. Цикл романсов на слова Пушкина и Лермонтова (ор. 11), написанный в 1942-1943 годах, гораздо шире по кругу образов, драматичней, контрастней, чем цикл «Миниатюр» [1].

Обращаясь к этому циклу, нельзя не отметить, что лирика на стихи поэтов-классиков, создававшаяся советскими композиторами в годы Великой Отечественной войны, была вовсе не только продолжением линии возрождения классики, возникшей в 30-ix годах. Начался новый этап развития этой линии, связанный с особым, эмоциональным, горячим отношением всего народа к богатствам духовной культуры. Понятие «родина» в эстетическом его смысле распространялось и на прошлое, на все культурные ценности, созданные русским народом и другими народами нашей страны с самого начала их истории. Днепрогэс и храм Спаса-Нередицы, поэмы Маяковского и «Слово о полку Игореве», гравюры Фаворского и живопись Андрея Рублева - все это защищал наш народ с той же самоотверженностью, как города, села, поля и заводы, как жизнь своих близких.

Идея защиты и утверждения эстетических ценностей нашей родины была многократно отражена в творчестве советских художников. Едва ли не самым сильным ее выражением является стихотворение А. Ахматовой «Мужество», опубликованное в «Правде» в 1941 году и за вершающееся словами:

…Но мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем

Навеки.

[1] Здесь мы несколько нарушим хронологический порядок изложения, чтобы не разрывать линию развития образов классической поэзии в лирике Кочурова.

«стр. 201»

Широкое обращение советских композиторов в годы войны к русской классической поэзии вдохновлено, в сущности, той же идеей. И конечно, ее образы получили в это время несколько иное освещение, чем в предвоенные годы. В частности, метод стилизации, все же иногда дававший себя чувствовать в произведениях 30-х годов, уступает место более современному прочтению классических стихов.

Эти общие черты прослеживаются и в цикле Кочурова (ор. 11) [1]. Не случайно в цикл на равных с пушкинскими или даже на больших правах входят стихи Лермонтова, с их горячей страстностью и патетикой. Но дело даже не столько в выборе стихов для этого цикла, в общем, почти не выходящего за пределы лирики, сколько в ином тонусе лирического высказывания, в котором всегда ощутима речь от первого лица. Конечно, и здесь можно отметить связи с различными явлениями классической русской и зарубежной музыки (кстати, уже не ограниченными пушкинско-глинкинской эпохой), но мы почти не ощущаем здесь вдохновения, рожденного эрудицией, которое в большей или меньшей степени характерно для романсов из ор. 6.