Мастеровой-3. Революция

В спальне было довольно прохладно. Юсупов, обожавший свежий воздух, велел открыть окна. Московский ветер шевелил занавески и балдахин над кроватью — тяжелый от золотой вышивки, которую, как и другие драгоценности, не забрать с собой и не унести за порог вечности.

— Здравствуй, дядюшка, — сказал Георгий.

— Садись, племянник, — усмехнулся князь, лежавший на постели. — Надолго я не задержу. Мое время утекает. Спасибо, что приехал.

— Прилетел.

Юсупов, соглашаясь, прикрыл набрякшие веки. Он вырос в пору, когда не то что аэроплана — поездов не знали. Путешествие из Петербурга в Москву длилось неделями. Привыкнуть к тому, что телеграфическое сообщение моментально достигает северной столицы — по металлической проволоке или даже по воздуху, а троюродный племянник уже через несколько часов способен преодолеть эту дистанцию, поднявшись выше облаков, старик так и смог.

— Порфирий! Прочь поди, — сказал доктору, вскочившему при виде императора. — Нам нужно посекретничать.

Медик с поклоном удалился. Царь с умирающим остались лишь вдвоем.

— Чем могу помочь? — спросил Георгий. — Прислать целителя? Мои-то посильней посильнее твоего. Велю — и прилетит.

— Не нужно. Магия бессильна. Мне сто двенадцать лет! Тут никакой целитель не поможет. Омолаживающих чар пока не изобрели. Даже для царей.

— Зато сволочь Вильгельм не будет вечно жить… Прости. Он твой родственник тоже.

— С удовольствием уступлю ему свой гроб… Но не об этом я хотел говорить с тобою, Жора.

— Меня так пятьдесят лет никто не называл, даже ты. Слушаю тебя. Заранее обещаю: все, что смогу.

— Всего не надо. Ты знаешь, что наследника нет у меня.

— Двоюродные? — Георгий кивнул в сторону входа. — Мои лейб-гвардейцы едва не штыками и палашами их выпроваживали. Свора!

— Именно. Шакалы. Я не хочу, чтобы это… — старческая рука описала полукруг. — Досталось падальщикам. Поэтому позвал тебя — матерого хищника, а не трупоеда.

— Ты оставляешь мне империю Юсупова? Имения, банки, заводы, товарищество радиотелеграфической связи в Сестрорецке?

— Да. Сейчас привезут нотариуса.

Голос умирающего был слаб, но тверд.

— Не стоит, дядя, — решил государь после минутного размышления. — Дума вывернет все это и обратит против меня. Завещай Отечеству.

— Но ты же не абсолютный монарх-самодержец, чтобы сказать: «государство — это я».

— Государство — это очень в большой степени я.

— Хорошо. Но жаль. Всего жаль. Я рассчитывал на приемного.

Георгий откинулся в кресле и закинул ногу за ногу.

— Федор сделал больше, чем рассчитывали. Жаль, не уберегли.

— Ты был там. Неужели он действительно скомандовал: «Огонь на меня»? — старик даже приподнялся на постели.

— Преувеличение. Знаешь, какой разброс у 305-миллиметровых снарядов при пальбе более чем на двадцать километров? Скорее — не повезло. Но смелый был, коль туда полез. Прекрасно знал, чем грозит.

С минуту они помолчали, отдав дань памяти Федору. Затем их уединение нарушил деликатный стук в дверь. Гвардеец доложил:

— Господин нотариус изволили прибыть.

Князь поставил размашистую подпись под документом, передающим имущество Юсуповых до последнего треснутого черпака в доход казны. Старческие губы тронула ехидная усмешка. Он представил выражение лица кузена, его супруги и их испорченных, разбалованных детишек, когда узнают, что не получат и ломаного гроша.

Император взял завещание. Прочитав, расписался, высочайше засвидетельствовав последнюю волю Юсупова. Но, оказывается, это было еще не все.

— Георгий! Слушай меня, — произнес князь, когда они снова оказались наедине. — Ты пестуешь свои боевые навыки?

— Да, но без усердия. Времена меняются, дядюшка. Выход один на один с вражеским монархом, чтоб в честном бою решить исход войны, больше относится к былинам и легендам, чем к реалполитик. Смерть кайзера, я полагаю, не решит проблему.

— Так-то оно так. Не только в стервеце Вильгельме дело. Уходят славные, большие времена. Мы, Осененные с сильным даром, были столпом общества, его основой. Приемный сын мой ,Федор, хотя и заполучил Зеркальный Щит, сам же способствовал переменам. Сотня простецов с его пулеметами запросто уложит любого боевого мага. Всего-то сотня необразованных крестьян! Так что победит не тот, у кого древние корни высокого рода, кто благороден или знатен, а кто больше соберет толпу со стрелялками. Уходит и мораль. Деньги для меня ничего не значили, потому всегда шли ко мне. Нонешнее поколение только о деньгах и толкует. Другие нравы.

— Скажешь, Осененные были безгрешные? Не смеши меня.

— Какое там… Вспомни, Жора, себя самого в юности. Лет шестьдесят назад. Хулиганил. Дерзил. Сладу с тобой никакого не было. Но даже тогда, в лихой молодости, ты имел понятие о чести. Теперь оно не у всех. Ой, не у всех… А ты — символ. Носитель морали.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Возьми мой дар. Выдержишь?

Умирающий распахнул шелковый халат и сдвинул вниз исподнюю рубаху под ним. Ткнул пальцем в амулет.

— Германский? — удивился император.