Четыреста фунтов! Вот, оказывается, сколько она стоит! Айрис снова взглянула на картину, потом на соседние полотна с изображением женщин (их лица тоже останутся в веках, чтобы люди могли обсуждать их или просто смотреть) и подумала, что у каждой из них есть своя цена. А значит, Академия вовсе не храм искусства, а по-праздничному убранный
Отойдя немного в сторону, она заметила какого-то иностранца, скорее всего – француза, который глядел на «Мариану» и недовольно фыркал, но ее это совершенно не задело. «Мариана» тоже продается, как же иначе?.. Тщетно Айрис пыталась сдержать раздражение, говоря себе, что Луис – художник, что живопись для него не только искусство, но и профессия, с помощью которой он зарабатывает на жизнь, и что он сначала покупает натурщиц, чтобы потом точно так же продавать картины. Соглашаясь ему позировать, Айрис об этом не думала; ей казалось, что натурщица в какой-то степени является соавтором собственного портрета, и теперь ее разочарование было особенно глубоким. Как она могла забыть, что живопись, – как, впрочем, и все на свете – опирается на незыблемые законы… нет, не гармонии, а коммерции. Недаром Милле как-то сказал, что, мол, для картины ему нужна «невероятно красивая натура». А этот знакомый Луиса… он только что сказал про нее: «Какое великолепное тело!» Выходит, женское тело продается и здесь – правда, через посредство живописи, но это вряд ли имеет принципиальное значение.
Кто-то схватил ее за локоть, и Айрис подскочила от неожиданности. Чужие пальцы впились в ее плоть с такой силой, что на мгновение ей показалось, будто на выставку Академии каким-то образом пробралась миссис Солтер. Но это была не она. В ноздри ударил резкий запах пота и немытого тела, и Айрис резко обернулась, пытаясь освободить руку. Прикосновение этих пальцев вызывало у нее отвращение и страх.
Перед ней стоял какой-то мужчина, которого она, кажется, где-то уже видела.
– Я все понимаю, – сказал он с таким видом, словно они были давно и близко знакомы. Изо рта у него воняло, губы были ярко-красными и блестящими, в глазах горел какой-то мрачный огонь.
От неожиданности Айрис так растерялась, что на несколько секунд даже потеряла способность сопротивляться. Он мог бы вывести ее из галереи, и она бы пошла за ним, как ребенок за своей матерью. Вокруг было полно людей, но Айрис видела их словно сквозь толстый слой воды – сколько ни кричи, все равно никто не услышит. Да она и не могла кричать; как Айрис ни старалась, ей не удавалось издать ни звука. Должно быть, подумалось ей, так чувствует себя кролик перед удавом, муха, парализованная ядовитым укусом паука…
Мужчина и в самом деле облизал губы, отчего они еще больше заблестели. На мгновение Айрис даже показалось, что язык у него раздвоенный, как у змеи.
– Вы должны стать моей прекрасной дамой, – проговорил мужчина. – Нет, моей царицей!..
Только теперь Айрис его узнала. Это был тот самый человек, который подошел к ней на улице и подарил стеклянную безделушку с крылом бабочки (остаток его паучьей трапезы?). Кажется, тогда он даже представился, но вспомнить его имя она не могла. Элиас? Илайя?..
К счастью, ее паралич понемногу проходил, и Айрис сделала попытку высвободить руку, но он держал ее будто клещами. Можно было подумать, что чем больше она думает о том, чтобы вырваться, тем сильнее он сжимает ее руку. У Айрис даже дыхание занялось – так отвратительны были ей его влажные, холодные пальцы, а от его запаха к горлу подкатывалась тошнота.
Боль, которую причиняла Айрис его хватка, была мучительной, но она же помогла ей опомниться.
– Отпустите меня сейчас же! – сказала она решительно и с такой силой выдернула локоть из его пальцев, что мужчина покачнулся. Ее резкое движение привлекло внимание группы джентльменов, стоявших неподалеку, но никто из них не поспешил к ней на помощь. Кто-то издал неодобрительное восклицание, кто-то насмешливо ухмыльнулся, и Айрис почувствовала, что краснеет. Вероятно, она нарушила какие-то правила поведения в обществе, но ей было все равно. Скорее подальше от этого жуткого человека!..
И Айрис быстро пошла прочь. Она была почти уверена, что незнакомец бросится следом и попытается снова ее схватить. К счастью, он остался на месте, и только его лицо перекосилось, как у человека, который случайно коснулся раскаленного докрасна железа.
Мыши
В комнате было полутемно, и Альби заморгал, пытаясь приспособиться к неверному освещению. Колено, которым он ударился о подоконник, когда лез в окно, немилосердно болело, и он подумал, как бы не сорваться со стены на обратном пути.