Мастодония

Когда Портер позвонил, дверь открыла Элис. Она схватила его за руку, втащила внутрь и закрыла за ним.

– Я знаю, – сказал он, – что время совсем неподходящее, и мне некогда, но мне очень хотелось тебя увидеть, а увидеть сенатора я просто обязан.

– Папа уже и стаканы наполнил, – сообщила Элис. – Он тебя ждет. Дрожит от нетерпения, хочет узнать, что тебя заставило выскочить к нам посреди ночи. Ты ведь, наверное, по горло в делах государственной важности.

– Дел на самом деле много, – ответил Портер. – Разговоров много. А что из этого получается, честно говоря, не знаю. Ты слышала о моратории на деловую деятельность?

– В последних новостях по телевизору. Папа возмущен.

Но сенатор, когда он вошел к нему в комнату, вовсе не казался возмущенным и встретил его весело и радушно, протянул стакан и сказал:

– Вот видите, молодой человек, мне даже спрашивать не надо. Я уже успел изучить ваши вкусы относительно выпивки.

– Благодарю вас, сенатор. Это мне сейчас очень кстати, – сказал Портер, принимая стакан.

– У тебя было время поужинать? – спросила Элис.

Он посмотрел на нее, словно удивился вопросу.

– Ну так как же? Ужинал?

– Ты знаешь, забыл, – сказал Портер. – Мне было не до того. Из кухни что-то приносили наверх, но в тот момент я был занят с прессой, а когда вернулся, все уже съели.

– Так я и думала, – вздохнула Элис. – Как только ты позвонил, я сразу сэндвичей приготовила и кофе сварила. Сейчас что-нибудь принесу.

– Сядьте, Дейв, – сказал сенатор. – Сядьте и расскажите, что у вас на душе. Неужели я чем-то могу помочь Белому дому?

– Вероятно, можете, – сказал Портер. – Но это вам решать. Заставлять вас никто не намерен. Захотите или нет – вам решать, это дело вашей совести.

– Вам, наверное, нелегко пришлось, – предположил сенатор. – Да и сейчас несладко. Не скажу, что согласен с президентским мораторием, но что-то делать надо, я понимаю.

– Мы не очень представляли себе, какова может быть мгновенная реакция, и побаивались ее, – сказал Портер. – Эта передышка даст здравомыслящим людям время подумать, чтобы не впадать в панику.

– Доллар полетит к чертям на всех иностранных биржах, – произнес сенатор. – К завтрашнему вечеру он может превратиться в бумажку, что бы мы тут ни предпринимали.

– С этим мы ничего поделать не можем, – сказал Портер. – Но если у нас будет шанс выиграть пару раундов здесь, дома, то доллар снова пойдет вверх. Так что настоящая опасность не на заморских биржах, а у нас: конгресс, пресса и общественное мнение.

– И вы хотите с ними управиться, – добавил сенатор. – По-моему, здесь годится только один способ. Не отступать. Не поддаваться.

– А мы и не собираемся, – угрюмо сказал Портер. – Мы не намерены жалеть, что неправильно себя вели. И никаких извинений не будет.

– Это мне нравится, – кивнул сенатор. – Я могу не одобрять многое из того, что у вас происходит, но такое проявление мужества – это хорошо. В том положении, в котором мы очутились, правительству нужна крепкая сердцевина.

Элис принесла тарелку с сэндвичами и чашку кофе, поставила их на стол перед Портером:

– Ешь. Даже не пытайся разговаривать. Разговорами займемся мы с папой. Их у нас много.

– Особенно у моей дочери, – уточнил сенатор. – Из нее так и сыплется. Для нее подобное положение дел вовсе не бедствие, не то что для нас. Ей кажется, что в этом шанс для нового начала. Вряд ли надо говорить, что я с ней совершенно не согласен.

– Ты ошибаешься, – сказала она отцу. – А ты, – обратилась она к Портеру, – наверное, думаешь так же? Вы оба ошибаетесь! Быть может, это самое лучшее из всего, что когда-либо случалось с нами. Это может нас встряхнуть. Влить струю здравого смысла в наше национальное сознание. Избавить нас от технологического синдрома, который управляет нашей жизнью вот уже больше ста лет. Покажет нам, что наша экономическая система слишком чувствительна, слишком неустойчива, потому что основана на фундаменте, который с самого начала никуда не годился. Что есть и другие ценности, кроме бесперебойной работы машин…

– Ну, допустим, это нас перевернет, – перебил сенатор, – допустим, освободит от того, что ты называешь тиранией технологии, даст тебе шанс нового начала – и что ты будешь делать с этим шансом?

– Мы бы перестали быть крысами, – сказала она. – Ведь социально и экономически – мы крысы, крысиная раса. И стали бы людьми и смогли бы работать ради общих целей. Мы бы положили конец бешеной конкуренции, которая нас убивает. Без возможности персонального успеха, к которому толкает наша технология и построенная на ней экономическая система, нет повода резать другому глотку, чтобы продвинуться самому. Вот что сейчас делает наш президент, вводя мораторий, хотя сам, быть может, и не знает об этом. Он дает деловому миру и вообще всем людям страны передышку, за время которой можно нащупать дорогу назад к здравому смыслу. Хоть шаг назад к здравому смыслу. А если бы времени было побольше…

– Давай отложим этот спор, – перебил ее сенатор. – Мы все обсудим как-нибудь попозже. Я тебе все объясню.