Мать

Он причастился, и небольшой глоток вина разлился в его груди, как ручеек горячей крови. И вдруг он почувствовал себя сильным, вдохновленным, и душа его ощутила близость бога.

И, спускаясь с амвона к женщинам, он снова увидел недвижно сидевшую на скамье фигуру Аньезе, которая выделялась на фоне коленопреклоненной толпы. Она тоже опустила голову, обхватив ее руками, и, должно быть, собирала все свое мужество, прежде чем подняться. И он вдруг почувствовал беспредельную жалость к ней. Ему захотелось подойти, отпустить грехи, причастить ее, как умирающую. Он также собрал все свое мужество. Но пальцы его дрожали, когда он подносил облатку к губам женщин.

Как только он закончил обряд причастия, какой-то крестьянин затянул псалом. Верующие тихонько вторили ему и в полный голос дважды повторяли антифон.

Это было примитивное, монотонное песнопение, древнее, как ранние молитвы обитавших в лесах людей, древнее и монотонное, как морской прибой на пустынном берегу. Но и этих звуков, раздававшихся возле черной скамьи, было достаточно, чтобы Аньезе почудилось, будто после долгого, изнурительного бега по какому-то ночному непроходимому лесу она вдруг и в самом деле оказалась на морском берегу с позолоченными зарей и поросшими дикими лилиями дюнами.

Что-то поднималось в ней из самой глубины ее существа. Все внутри словно подкатывало к горлу и снова становилось на место, как будто она долго шла перевернутая вниз головой, а теперь обрела нормальное положение.

Это все ее прошлое, ее порода давали знать о себе, вновь завладели ею, когда она услышала это песнопение — голос стариков, мужчин и женщин, голос своей кормилицы, слуг, мастеровых, строивших и обставлявших ее дом, ухаживавших за ее садами, ткавших ткань ей на пеленки.

Как могла она признаться в своем грехе перед этими людьми, которые считали ее своей госпожой, еще более непорочной, чем священник, стоящий на алтаре?

Тут и она ощутила присутствие бога — возле себя, в своей душе, в самой своей страсти.

Она хорошо понимала: наказание, что она хотела наложить на человека, с которым согрешила, было наказанием и для нее самой. Но милостивый господь говорил с ней сейчас суровыми голосами стариков, женщин, невинных детей и оберегал ее от самой себя, советовал спастись.

Вся ее одинокая жизнь прошла перед ней в песнопениях этих людей. Она вспомнила себя ребенком, потом девочкой, затем женщиной, в этой же церкви, на этой же черной скамье, истертой коленями ее предшественников. Сама церковь в какой-то мере принадлежала ее семье. Она была построена кем-то из ее предков, а изображение маленькой мадонны, как говорила легенда, было похищено берберийскими пиратами и возвращено в село каким-то другим ее предком.

Она родилась и выросла среди этих легенд, в атмосфере возвеличивания, которое с детства отделяло ее от простых жителей Аара, хотя и оставляло в их кругу, замкнутую подобно жемчужине в грубой раковине.

Как могла она признаться в своем грехе перед этими людьми?

Но именно оттого, что она ощущала себя здесь госпожой, владелицей и самого святилища, еще более невыносимым было для нее присутствие человека, который был грешен так же, как она, но возвышался над нею на алтаре, маскируемый святостью, со святыми дарами в руках, высокий, в светлых одеждах, и она склонялась к его ногам, виновная в том, что любила его.

Сердце ее вновь переполнилось гневом и страхом. И пение людей звучало вокруг мрачно, словно из пропасти, и просило, умоляло ее о спасении и справедливости.

Теперь бог говорил с ней грозно и сурово, приказывая изгнать из храма его лицемерного слугу.

Она побледнела и похолодела от смертельного ужаса. Колени у нее дрожали, стуча о скамейку. Но теперь она не опустила голову, а стала открыто следить за действиями священника на алтаре. И чувствовала, что какое-то пагубное дыхание исходит у нее изо рта и устремляется прямо к нему, обдавая его холодом, который леденил и ее.

Он ощущал это дыхание смерти. Как случалось по утрам суровой зимой, у него леденели кончики пальцев. Тупая боль в затылке становилась все сильнее.

Повернувшись, чтобы благословить прихожан, он увидел, что Аньезе смотрит на него. На какой-то миг их взгляды столкнулись, словно между ними пробежала искра, и он, как утопающий, идущий ко дну, вспомнил в это мгновение единственную радость в своей жизни, подаренную ее любовью, ее первым взглядом, первым поцелуем.

Он увидел, что она поднимается с книгой в руке.

— Боже милостивый, да будет воля твоя, — простонал он, опускаясь на колени. И ему показалось, будто он и в самом деле находится в Гефсиманском саду и близок час неминуемой казни, предписанной судьбой.

Он громко молился и ждал. И ему казалось, что в шепоте молитв он слышит шаги Аньезе, приближающейся к алтарю.

«Вот она… поднялась со скамьи, вот идет по проходу между скамьями и алтарем… Она идет, идет, все смотрят на нее. Вот она за моей спиной».