Мать королей

Литвины тем временем, наказав пленникам молчать, были ещё в постоялом дворе, стоя и ища по углам тех, которых им не хватало. Последовала какая-то дивная, грозная тишина, прерываемая женским плачем. Давно наступила ночь… а с востока уже виднелся бледный утренний рассвет, когда на той дороге, по которой прискакали литвины, послышался глухой топот конских копыт, сначала далёкий, потом всё более отчётливый. Снова прискакал какой-то отряд. Симеон, который стоял там, опасаясь нападения, крикнул своим.

Вскоре на улице показалось несколько, двадцать, около сотни всадников, вооружённые люди, польские рыцари, какой-то господский двор. Это был Збигнев из Бжезия, маршалек. Спешившись перед постоялым двором, он грозно позвал к себе Симеона. Литвин видел его в королевском окружении и не мог сомневаться, что прибыл от короля.

Маршалек спросил его в двух словах обо всём случившемся и велел сдать ему каморников королевы. Двух Щуковских, ничего не говоря, он оставил в руках Симеона и приказал ему самому с отрядом уходить оттуда.

Полочанин не смел сопротивляться. Когда привели связанных каморников, Збигнев спросил о тех, которых не доставало, испугавшись, как бы их отдельно не связали, но челядь свидетельствовала, что их не поймали. Фемка, которая присматривала за королевой, первая заметила прибытие поляков и дала о нём знать госпоже.

Маршалек, спросив, где королева, медленно, с задержками, шёл к ней; быть вестником плохой новости ему дорого стоило, но также мог быть хорошим советом для притесняемой.

Когда он медленно вошёл на порог пустой комнаты, в которой был приготовлен нетронутый стол для ужина, и заметил в другой каморке слабый свет, его больно затронула судьба женщины.

Он не спеша шёл… Фемка услышала шаги и вышла ему навстречу.

Она с плачем поклонилась ему до колен.

– О, пане, пане! Спаси нас! Спаси! Королева этого не переживёт.

Что-то слабо шепча, она проводила его к ней. Прекрасная Сонька лежала, не раздевшись, в дорожных одеждах, бледная и изменившаяся до неузнаваемости. Она напрасно вытерала глаза и подавляла стоны, сильная скорбь не давала ей покоя.

Она протянула руку к встречному. Перед ней стоял покорный маршалек, не смея говорить. Его молчание объяснялось присутствием Фемки; королева велела ей удалиться и медленно поднялась с кровати. С заломленными руками она приблизилась к маршалку.

– О! Я несчастная! – воскликнула она, рыдая. – Он для этого дал мне корону… для того, чтобы покрыть меня позором? И никто не придёт мне на помощь! Витовт поклялся меня погубить… О! Лучше бы я раньше умерла.

Збигнев из Бжезия прервал.

– Милостивая пани, – сказал он, – не умирать нужно, а жить, но эту ложь смыть. Мы все встанем на вашу защиту. Ваш охмистр Мальский, люди посерьезней, наши жёны… Король – легковерный, великий князь – мстительный.

Услышав это, королева чуть смелей подняла больную голову.

– У меня забрали двух самых любимых служанок. Всех каморников…

– Князь Витовт очень требовал этих двух девок, каморников мы не дали, они под стражей, но и те могут очиститься.

Стоя, она отчаянно вскидывала голову.

– Позволить бросить такую клевету на мать своих детей, на жену, поверить мстительному слову… Что со мной будет? У вас есть приказ заключить меня в тюрьму? Куда отвезёте?

– У меня нет никакого приказа, – сказал маршалек, – только желание короля, чтобы ваше величество, не дожидаясь его на Руси, вернулись в Краков.

Королева, уже немного остыв, задумалась.

– Спасите меня, – сказала она, – помогите мне. Я не знаю, в чём меня обвинили, но я легко догадываюсь. Хочу у мужа узнать, какими он располагает доказательствами, пусть мне, обвинённой без суда, даст объясниться перед ним. Он один может быть моим судьёй. Я должна с ним увидеться… я не поеду отсюда, только если возьмёте меня силой, я больна. Меня серьёзно задели и обидели… мне нужно правосудие.

Она говорила и рыдала, ломая руки, а маршалек стоял и вздыхал.

– Милостивая пани, – сказал он в конце, – хоть бы я рисковал испортить отношения с королём, не буду настаивать на отъезде в Краков. Завтра поедем в Медики. Король должен туда подъехать.

Сонька живо к нему подошла и подала обе руки. Маршалек поклонился. Возмущение осушило слёзы, которые пришли на смену первому порыву боли.

Она заговорила, величественно возвышая голос:

– Мог ли он, мог ли кто-либо поверить в эту негодную клевету? Весь мир смотрит на мою жизнь. Я ничего не скрывала, потому что скрывать нечего. Я невиновна, а оттого, что чувствовала себя такой, не заботилась о видимости. В чём могут меня обвинить? А Ягайлло… поверил…

– Витовт его уломал, принудил, – сказал маршалек.

– И он вечно будет его подданным, никогда господином у себя! Даже дома, даже в спальне! – воскликнула Сонька.

Маршалек не хотел дать ей жаловаться дольше, сдержал, успокаивая, прося, утешая, уверяя, что люди за неё заступятся и не дадут королю самого себя покрыть позором.