Мать королей

– Я с воском дело не имею и обходиться с ним не умею, – воскликнул он, – но если нужна моя помощь, говорите! Я готов хоть зубами свечу грызть.

Древицкий, не дожидаясь, уже достал нож, разрезал пополам свечу.

– Однако нужно сказать Заклике, – добавил он со смехом, – чтобы не очень жёг свечу и отдал её в руки самому Бучацкому[1].

Они ещё стояли так, склонившись, у стола, работая со свечой, когда вошёл Заклика.

– Ну, – воскликнул он от порога, – у меня есть уже повозка и подвод, знаю, что со мной будет попутчик, и какой. Его прислал Свидригайлло, чтобы под страхом смерти завтра были готовы письма. Мне добавили такого же пьяницу, как он сам, только ещё более тугой головы… князя Михаила Бабу.

– Ну, а ты баб всегда любил, – рассмеялся Тенчинский, – для тебя это в самый раз. Бог тебя справедливо наказал. Вот тебе – баба!

– Мне его уж показывали, – добавил Заклика, – и говорили о нём. – Всю дорогу будет ужасно пить и покоя мне не даст, потому что, я слышал, болтает, когда пьёт.

– Тем лучше, когда башку зальёт, – прервал Тенчинский. – При пьяном трезвый всегда пан, хоть бы тот и князем был.

– Князь Баба поможет тебе охранять королевское письмо, – доложил Древицкий, обращаясь к нему. – Можешь его доверить ему, лишь бы ты мою свечу довёз целой.

– Свечу? – спросил удивлённый Тарло. – Какую свечу?

– Вот эту, которую я дам тебе на дорогу, – сказал подканцлер, показывая, – помни, её не жечь, а пану Бучацкому как можно скорее отдать её в руки, прежде чем… прочитает письма… Понимаешь?

Древицкий улыбнулся. Заклика поглядел и увидел на столе уже много выскобленного из середины воска и приличное отверстие, сделанное в ней. Об остальном было легко догадаться.

– Не бойтесь, – сказал он, – свеча доедет, лишь бы я живым на место попал. Буду её при себе держать – хотя бы на сердце.

– Ты доедешь целый и невредимый, не бойся, – сказал Тенчинский, – Баба будет бдить над тобой. Ты везёшь слишком важные письма для них, чтобы за тобой в дороге не присматривали.

Когда Тенчинский с Закликой вышли, подканцлер закрыл комнаты на ключ, перекрестился, прося у Бога помощи, и сел сначала писать это таинственное письмо к Бучацкому, чтобы было готово и хорошо спрятано в свечу, пока ему не помешают.

Едва он успел это сделать, когда постучал каморник, высланный королём, и спросил, был ли написан и запечатан приказ к Бучацкому. Ему не терпелось удовлетворить безумного брата и избавиться от преследования.

Подканцлер со вздохом достал из мешочка печать и, поцеловав её, точно просил прощения, что должны её использовать для такого акта, поставил на верёвке, висевшей на пергаменте.

Ягайлло ждал, то и дело спрашивая, беспокойный, уставший и встревоженный.

Он слишком хорошо знал Свидригайллу, чтобы пренебрегать его угрозой. Было достаточно, чтобы к гневу, который имел в сердце, он подлил старого мёда, и прибежал в замок разъярённый; король не мог быть уверен, что останется живым, а о сговоре своих защитников не знал.

Тяжело ему было отказываться от Подолья, он знал, что за это будет терпеть серьёзные упрёки от епископа и польских панов, потому что земля была текущей мёдом и молоком, всего было в изобилии, но он должен был спасать жизнь.

Ему приходило в голову, что он был сам виноват, предприняв это несчастное путешествие, несмотря на просьбы и предостережения жены. Тогда боялись только Витовта, никто не мог предвидеть, что гораздо более серьёзная пытка ждала Ягайллу от брата, которого любил, которого жалел, из любви к нему жертвуя ему Литву.

Он обвинял других, но обвинял и самого себя, потому что епископ, уезжая, уговаривал его вернуться; он очень обижался на польских панов, что не спешили с освобождением и, выдав его в добычу, покинули.

С этими мыслями бедный король, не в силах теперь выехать на охоту, потому что его бы не выпустили из замка, да и нужно было опасаться засады, почти целыми днями лежал в кровати. Тогда приходил кто-нибудь из его придворных, остановливался перед ним и должен был рассказывать обо всём, что слышал, видел, а иногда потакать жалобам короля.

Чтобы развлечь уставшего, с утра, начиная с погоды, с поля, какое представлялось охотникам, ему должны были постоянно рассказывать то, что приходило в голову: что делали люди, о чём болтала челядь, какое будущее предсказывали и тому подобное.

Никто не сделал движения, не вышел, не вернулся, чтобы король не спрашивал, не подзывал и не велел подробно рассказывать ему о малейших делах. Его всё интересовало, но больше всего Свидригайлло и его товарищи, их пиры, драки, гнев князя и преступления, какие он то и дело совершал.

Он отправлял на разведку, подслушивать, был любопытен, и это его развлекало. Из всего, что слышал, он по-своему извлекал успокаивающие прогнозы.

На другой день, как объявили, Заклика с князем Бабой должен был выехать в Каменец. Поэтому он пришёл попрощаться с королём и за письмом, которое, обёрнутое в шёлк, уже ждало рядом, а рядом кошелёк на дорогу.