Мат красному королю

Бишоп молчал. Ему хотелось рассмотреть Софи получше. У нее был тонкий, изящный профиль с детским носом и широкими скулами. Губы неяркие, небольшой заостренный подбородок говорил об упрямстве. Волосы отливали ярким золотым блеском на черном фоне воротника, но цвет их был натуральным.

Софи казалась слишком изящной, во многих отношениях слишком тонкой, чтобы соответствовать такому мужчине, как Брейн, составить с ним пару. Однако ничто в ней не производило впечатления хрупкости; черты лица и фигура ее были миниатюрными, но в них ощущалась сила.

— Вы чуть не погибли, так ведь?

Она внезапно взглянула на него, задав вопрос, и застигла врасплох.

— Да нет, я бы не сказал…

— Но еще ярд в вашем направлении… если верить той схеме, которую нам давали в суде.

Бишоп пожал плечами.

— В наше время мы все живем на грани… согласно статистике.

— По вашему мнению, это действительно был несчастный случай?

Он посмотрел в свой стакан.

— Мои показания в суде были абсолютно искренни.

— Да, конечно. — Через минуту она медленно сказала: — Вы знаете, что мы собирались пожениться? В Париже.

— Кажется, я слышал, что…

— Вам сказала Мелоди?

Вопрос был задан поспешно. Бишоп ответил:

— Нет.

И опять медленно Софи произнесла:

— Он обещал, что на следующий день будет со мной на «Золотой стреле».[11] — Рот ее упрямо сжался. — Вот как бывает.

— Не перестаю восхищаться вашей выдержкой. Потрясение, должно быть, было сильным.

— В некотором отношении, да. Но с другой стороны, я почувствовала и какое-то облегчение.

Мысли Бишопа приняли новое направление. У Мелоди «все пело внутри». Мелоди не любила Брейна; она вообще никогда никого не любила. В ее мире не было места для двоих. А вот Софи собиралась за Брейна замуж… и его смерть вдруг стала для нее облегчением?

— Вы хотите сказать, — осторожно произнес Бишоп, — что ожидали: он рано или поздно разобьется?

— Не совсем, — Софи смотрела на виноградную лозу, поднимающуюся по ажурной сетке, идущей вдоль стен. Но не видела ее так же, как и все остальное, на что бы ни смотрели ее глаза. — Дэвид был из тех людей, рядом с которыми тебя будто подхватывает какой-то вихрь и увлекает за собой. Словно стремительно мчишься в гоночном автомобиле. Это доставляет наслаждение, ты все время в экстазе, просто шалеешь от большой скорости. Но иногда возникает желание остановиться, выйти, почувствовать твердую землю под ногами, послушать тишину.

Голос ее смолк. Брызги фонтана разлетались в ломком музыкальном ритме, словно какой-то таинственный оркестр вечно настраивал инструменты. Две очень привлекательные женщины, думал Бишоп, и обе рады, что Брейн умер. А сколько их еще испытывают такие же чувства? У Брейна ведь были и другие женщины. И сколько мужчин, пылающих любовью к Мелоди, мужчин, подобных Струве? Сколько вообще людей радовалось этой смерти?

Некоторых можно найти здесь, в «Беггарс-Руст».

«Он был слишком молод, чтобы умирать. Мы все его очень жалеем. Я имею в виду нашу компанию — членов клуба. Я люблю их. Они любили его».

Но два члена клуба явно радовались гибели Брейна. Струве был третьим. Кто еще? Бишопу стало жаль погибшего. Друзей у него было немало, но многие из них, видно, тайно желали ему смерти. Возможно, Бишоп вообще единственный в мире человек, который чувствует сожаление по этому поводу. Он понимал, что знай он Брейна так же хорошо, как остальные, чувство жалости, вероятно, пропало бы; или даже просто не возникло.

Внезапно ему захотелось побольше узнать о Дэвиде Артуре Брейне, «который сам высек молнию для себя, гнева Господня ему было мало». Душа его была загублена слишком рано: Брейну было всего тридцать пять лет. Может, он не нашел себя потому, что двигался чересчур быстро?

Бишоп не сразу проникся сочувствием к человеку, который напился пьяным и помчался сломя голову на машине. Ведь серый «роллс-ройс» тоже чуть не разбился. Софи права: еще ярд, и показатель смертности на Нолл-Хилл в ту ночь удвоился бы. Брейн мог сбить еще кого-нибудь, кто шел по дороге, — скажем, полисмена или проститутку. Бешеная гонка на «вентуре» была смертоносной; и в том, что никто больше не пострадал, была своя справедливость.

Но существовала еще точка зрения Брейна. Он выпил свой последний стакан виски, сел в машину и отправился в последний путь… Когда началась его смерть? Когда колеса заскользили по мокрой дороге: несколько дней назад или на год раньше, когда он познакомился с Мелоди?

Теперь Брейн мертв. И хоть кто-то печалится?

— Должно быть, это звучит жестоко, — произнес нежный голос Софи.

— Говорить, что для вас это облегчение?

Она кивнула.

Бишоп допил аперитив.

— Зато сказано честно. А вы верили, что он будет с вами на «Золотой стреле» на следующий день?