Мать Печора

Понравилась всем сказка. Ия Николаевна и говорит:

— Теперь, Романовна, тебе работы еще прибавится: каждый вечер сказки сказывать заставим.

4

Ровно в полночь ветер стих. И вот отовсюду полезли к нам в палатку комары. Столбами да тучами поднимались они над тундрой, и в палатке их как туман наплыл. С той поры не было нам от них покоя.

— Теперь, — говорю, — прощайтесь, ребятушки, со спокойными ночами да с добрым сном.

— А скоро они пропадут? — спрашивает Саша.

— Что ты, Сашенька, — говорю, — они тебя ладом еще ни разу не укусили, а ты уже пропасти ждешь. До снега комары продержатся. Комарики еще полбеды, хуже будет — обжористая мошка.

А Саша и сейчас терпеть не может. За одну ночь расчесал себе кожу за ушами, и на лбу, и на шее. Всю ночь он не снимал накомарника, а утром смотрит в зеркальце и видит, что весь распух он, а кровь колобками насохла. Чуть не плачет Саша.

По привычке терпели комаров Петря, Михайло, я и Леонтьев. Разрисуют они нас, как горностаи снег, а мы и во внимание не берем.

Что всего удивительнее — комары даже и не глядели на Зубатого, не только не садились.

— Ты чем отводишь комаров? — спрашиваю. — Заговор какой знаешь?

— Своих комары не едят, — отвечает Зубатый.

Часто он темнел лицом и над чем-то задумывался. Едет на своих нартах и словно не видит, где едет.

«Доброе ли он замыслил?» — думалось мне. И чем больше я к нему присматривалась, тем неспокойнее было у меня на сердце…

На одной стоянке Петря выбрал наверху большого холма место для чума и палатки. Этот холм будто огорожен маленькими сопками. А между сопок озеро, как из ворот выглядывает: круглое, синее, вода светлая. Брось на середину кольцо золотое — увидишь. А вокруг озера зеленой опушкой берега замкнулись. Когда мы подъезжали, с озера стадо уток черной тучей поднялось.

— Ну, — говорю, — как бы утки на своих крыльях всю воду не унесли.

Отдохнули, чаю попили, начали судить, куда дальше ехать. Петря говорит:

— Сейчас ямдать нужно.

А Зубатый спорит:

— Не нужно ямдать.

— Как не нужно! — горячится Петря. — Стоять не нужно: комар в силу войдет — всех оленей задавит.

Зубатый на своем стоит:

— Стоять надо. — А потом по-ненецки: — Будешь торопиться — на полпути олени пропадут. И мы пропадем, пешком не выйти. Два дня стоять надо. Три дня стоять надо. И лодку надо осмолить.

Хотел было Петря на своем вывести, да не знает, куда путь держать.

Все равно пути не знаем. Без карты куда поедешь?.. Волей-неволей стоять надо.

Стоим.

Ночью подул свежий ветерок, окреп — и комаров будто не бывало. Первый раз мы вышли из палатки без накомарников. Легли отдыхать прямо на траве и не боялись, что комары нас заживо съедят. Раскинулись на траву на зеленую, на цветы душистые. Солнцем обогревает, а ветерком охолаживает.

Краше этих трех дней мы за весь путь не знали.

В хороший день все тяжести и невзгоды забываются.

В тот же день мы приводили в порядок лодку. В Воркуте мастера не успели ее ни проконопатить, ни просмолить, ни уключины приделать. Вот мы насобирали да наломали дров, разожгли костер и начали распаривать да разваривать вар; пришлось его нам вместо смолы с собой взять. Той порой мужики проконопатили лодку и залили швы варом. А потом разожгли докрасна железный прут и красным концом проводили по залитой конопатке. Вар расплавился, залил все щелочки и ровным слоем покрыл весь шов.

Просушили мы лодку и на другой день стали пробовать. Спустили лодку на озеро, видим — не течет.

— Надо узнать, сколько она поднимет, — говорит Леонтьев.

Залезло нас в лодку пятеро — борта высоко над водой. Еще трое забралось, да и Митрю Татьяна с собой затащила — все еще запас есть.

— Тридцать пудов верных подымет, — высчитали мы.

Еще раз просушили лодку и осторожно, чтобы вар не обить, погрузили ее на нарты и дополна налили водой, чтобы солнцем борта не разодрало.

За три дня стоянки у озера сдружилась я с семьей Валеев. В чуме у них, чтоб комары не донимали, всегда дымок стоял: все время мокадан был прикрыт куском оленьей шкуры. Я выбирала время, когда Иван дежурил в стаде, заходила в чум и здоровалась по-ненецки:

— Ань торово!

Татьяна торопилась меня усадить, сама возвращалась к швейной машинке. А Михайло любил загадки. Вот я ему и загадываю:

— Два волка бежат, сами на небо глядят, про людей говорят?

— Нарты, — сразу отгадывает Михайло. И тут же мне загадывает: — Две собачки все время лают в небо?

— Тоже нарты, — говорю.

Вот мы с ним и бьемся: кто первый отгадать не сумеет?

— Черная гагара по лесу летает, золотые орехи она загребает?

Михайло никак отгадки не придумает. Он, может, никогда и не видел, как кочергой в печке шуруют.

— Дай-ко мне загадать, — просит Татьяна. — Впереди кость, сзади железо, посреди дерево?

— Хорей.

У хорея на толстом конце — копье железное для упора, для пробы льда и для защиты от зверя, а на тонком конце — костяная пуговка, чтобы хореем оленей не вредить.

А Татьяна в задор вошла:

— Три шамана одного больного не могут вылечить?

Вот этой загадки я не разгадала. Легко ли додуматься, что три дыры в чуме от дыма его спасти не могут!

А Татьяна довольна.

5