Мать Печора

А нынче мужики смеются над прежними страхами.

Летом работы еще того больше. Приходилось по неделе с ног бахилы не снимать. Каждый день идешь за семь верст на пожню. Идешь — дремлешь, нет-нет да и споткнешься. Придешь на пожню, машешь-машешь горбушей, точишь косу. К вечеру торопишься домой. Обедать только дорогой приходилось. Кислую шаньгу прожуешь на ходу, да тем и пообедала. Тогда ведь не как сейчас, на колхозном поле, — ни обеда, ни чая работнику на пожне не грели. Домой приходишь, а хозяйка на крыльце встречает, сует в руки туесок.

— Беги ты скорей, девка, ушли ведь уже плавальщики-то.

Это значит — надо бежать за три версты с мужиками семгу плавать, ужин им нести. А ходьба-то нелюдская, песчаная. Вот и прибежишь — еле дух переводишь, будто тебя кто-то гнал. А тебя и тут выговором встречают:

— Тебя уж давно дожидаемся — сидим. За тобой дело.

Когда ехали семгу плавать, женок и девок к поплави близко не пускали. А перешагнуть нам поплавь и вовсе строго-настрого запрещали, велели кругом обходить. Обижалась я:

— Кем они меня считают? Поганой, што ли?

Прежде чем зайти в лодку, мы в котле разжигали костер из корней, прибитых волной, и трижды обходили вместе с котлом вокруг поплави, прокапчивали ее. Потом все по очереди перешагивали через костер и шли в лодку.

Сядешь в весло — не перышко в руки берешь. Поплавь вымечут, — пока лодка плывет по быстери, перестанем грести, весла выдернешь, голову к ним приклонишь да какую-то минуту и дремлешь, пока не крикнут:

— Надо браться, ребята!

Снова гребешь. Выберешься к берегу, лодку на другое место ловли бечевой надо тащить. А потом — снова в весло. Раза четыре так за ночь прогуляешься.

Солнце уже подымается. Снова по песку три версты идешь, едва ноги передвигаешь, когда домой возвращаешься. Утро — самое тяжелое время. Солнцем пригреет, ходьбой разморит — как пьяная. Домой приходишь часа в четыре утра, а хозяйка уже встречает:

— Ну-ка, девка, беги скорей напой телят да выпусти, да хлев вычисти.

И напоишь, и выпустишь, и вычистишь, сунешь голову в двери — хозяйка уж корзину с ужином направила:

— Поскорее, поскорее на пожню!

Опять побредешь за семь верст. И так вкруговую ходишь все леточко красное.

В воскресенье утром идешь с поплави. В церкви к заутрени благовестят. Можно бы отдохнуть до вечерней ловли, днем-то не надо в луга идти. Да только знаю, что дома много не отдохнешь, хозяйка дело найдет. А по воскресеньям бабы и девки ездят на тундру за ягодами. Вот и я с ними тянусь.

Захожу в дом, прошу у хозяйки:

— Дай скорее посуду, за морошкой поедем.

А хозяйка рада-радешенька — ушки пляшут. В ягодный год не один десяток пудов навозишь ей ягод. Надергаешь в тундре ведро морошки или черной ягоды — и к берегу. Домой рановато ехать, так разожжем костер, балуемся, с сопок катаемся, пляшем под песни. Только всей и отрады за лето было. В то время сон далеко отлетит.

Поедем обратно — затянем заунывную песню:
Молодость ты, молодость, премладая молодость,
Уж чем я тебя, молодость, при старости вспомяну,
При старости вспомяну, при младости вздохну?
Вспомяну я молодость тоскою-кручиною,
Тоскою-кручиною, печалью великою…

Едем — вода тиха, берега зелены, тундра высока, пески желты да широки. Между носками да островками ручьи разливаются. Над Печорой солнце катится, облака плывут — не торопятся.

А только нам и красота на ум не шла. От работы вековечной светлые мысли в голову не приходили, на красу глаза не поднимались.

После-то, когда я уж заневестилась, вспоминали мы, сверстницы, эту пору во слезах да причитаниях: