Мать Печора

— Если хочешь жить, так ложись в больницу. А так поздно будет, здоровье не вернешь.

Решилась я лечь в больницу. Месяц отлежала. Вышла, а все чувствую себя не в прежнем здоровье. А кому больной человек нужен? Колхоз не богадельня. В колхоз-то я думала идти не на койке лежать, а работать. А тут и дома-то не могу дело вести. Вот и ждала я до поры своего здоровья, как у моря погоды.

Председатель колхоза Яша Шевелев зашел как-то ко мне.

— Что, — говорит, — в колхоз не вступаешь?

А я ему:

— Сам видишь, нездоровье руки связало.

— Давай, — говорит, — поправляйся, а осенью и вступишь.

И правда, за лето я немного поправилась. Попросила пасынка Александра:

— Напиши мне-ка заявление, в колхоз хочу вступить.

Написал он да в тот же день в правлении и сказал, что я в колхоз вступаю. Женки шум подняли:

— Это зачем же ее нам в колхоз? Каждый день в больницу возить? Фомахиных ребят кормить? Мало того, что Евгенихиных кормим.

Евгениха — такая же вдова, как я, с детьми, и тоже нездоровая.

На другой день, когда я захотела заявление отнести, у меня опять беда случилась. Сдох у меня жеребец пяти лет. Опять мое здоровье перевернуло. Опять с лекарствами да с леченьями хожу. Опять про колхоз забыть надо.

Яша Шевелев посочувствовал и говорит:

— Брось, Маремьяна, реветь. Дадим мы тебе из колхоза кобылку, выкормишь осенью, сядешь да поедешь. А ты нам в обмен телку дай. У тебя в колхозе две коровы будут.

Я так и сделала. Бегает кобылка, я любуюсь, повеселела.

Летом я на кобылку да на корову сена поставила. Осенью Павлик заявление в колхоз пишет. Да и тут не пришлось его отдать. Прислали мне извещение о налоге, и решила я, что, пока не выплачу налога, не пойду в колхоз. Туда я с чистой душой идти хотела. Подала я заявление в сельсовет, мне скинули половину налога: на семь человек — одна рабочая рука. А в сентябре, когда выплатила другую половину, написал мне Павлик еще одно заявление, и решила я сразу его в колхоз снести, чтобы больше ничего не приключилось. Как только поставила я под заявление свое клеймо одной буквой, побежала в правление.

Захожу туда веселая, смеюсь.

Председатель говорит:

— Ну вот, теперь и Маремьяна у нас заулыбалась.

— Не сглазь, — говорю. — На вот, принесла я тебе, читай да разбирай.

Прочитал он, похвалил:

— Самое хорошее дело надумала.

— Не за думой, — говорю, — у меня стояло дело. Давно надумано, с вами же наряду. Да из-под мужниной воли не могла выйти. А то, сами видели, боролась я со всякой бедой.

Хоть и торопила я, а разобрали мое заявление только к концу года. Шевелев уехал на путину, а без председателя кто будет принимать: без паруса и лодку не несет.

В конце ноября заседание членов правления собрали. А почти все правление наше в то время одного роду — Кожевины, свои да присвои. Один только Александр Тюшин не той семьи да Гриша Слезкин — муж моей падчерицы.

Гриша первый коммунар был, пока в макаровской коммуне пилось да елось, да веселиться хотелось. А когда коммуна рассыпалась да в колхозе работать понадобилось, тут он в Голубково приехал да в правление быстренько и пристроился. Меня он невзлюбил.

— Таких колхозниц принимать, — говорит, — лошадей умучим в больницу их возить. Да и ямщиков не хватит. Вези да еще не тряхни, чтобы сало не стряхнуть.

— Что ты, Гриша! — говорит ему председатель. — Где ты сало-то увидел? С ее жизнью никакое сало не удержится.

Я уж около слез сижу: думаю — хотела да радела, а тут, видно, уж не примут.

Все Кожевины сидят-молчат. Тогда Яша заговорил:

— Молчанкой, — говорит, — город не возьмешь. Говорить надо прямо, что есть на душе. Только отказать ей мы никак не можем. Хоть какая бы она пришла, а мы ее принять должны, потому — не из кулацких, а из батрацких она родов.

Кожевины опять молчат. А Санко Тюшин проворчал:

— Ну, так ведь у нас по привычке бумажных-то колхозниц держат. Считать начнешь — колхозниц много, а наряжать на работу некого. У одной ручка болит, у другой — ножка.

Это он намекал, что к заявлению у меня справка от Батмановой приложена: на тяжелую работу наряжать меня нельзя.

Все-таки проголосовали все за меня, кроме Гриши Слезкина. Тот встал, поклонился собранию.

— Поздравляю, — говорит, — с новой колхозницей. Теперь держись, работа.

И я встала:

— В колхоз я бежала бегом, — говорю, — и на работу не придется меня подгонять: работа — мой вечный друг.

Общее собрание не собиралось еще с месяц. А я уж не заботилась, знала, что меня примут.

И верно, в конце декабря меня записали в члены колхоза.

2

В ту пору я уже училась в школе ликбеза при нашем колхозе. Еще осенью приехал к нам в Голубково заведующий районо Сопилов с учителем, молодым парнем годов двадцати. Созвали нас на собрание. Объяснил нам Сопилов, что всем неграмотным надо учиться.

— Средства готовы — сельсовет дает, учитель есть. Только пожелайте учиться, поможем вам грамоту одолеть. В Советском Союзе неграмотных не должно быть.

А у нас все женщины были неучены. А кто и грамотным считался, так один глаз видел, а в другой не попадало. И все же заворчали:

— Не к чему нам учиться под старость. Смолоду жили неграмотными, а нонче уже нам столько не жить.