Мать Печора

Дома в Нарьян-Маре сидеть Павлу без дела не давали. Пробыл он в Нарьян-Маре с месяц и до самого последнего дня преподавал на курсах для ненцев. По вечерам ходил он на военное обучение. Идут призывники мимо нашего дома, выйдем с Клавой, Павловой женой, на балкон, посмотрим на них, полюбуемся, песен военных послушаем. А Павел с первого дня взводом командовать начал, — впереди идет, мне и любо; не позади плетется, а за собой людей тянет.

И вот пришла мне пора прощаться со своим сыночком. Положила я ему в рюкзак хлеба да масла, конфет да пряников. Вымылся он на дорогу в бане, пошел в военкомат свежий, бодрый, веселый. Я с Андрюшей провожаю его, а люди меня спрашивают:

— Ты, Маремьяна Романовна, не обоих ли провожаешь?

— Придет черед — и этого провожу. А пока помешкаю.

Думала я, что Андрей тогда пойдет, когда придет Павел, разница в возрасте у них три года.

В порту мы, матери, проскочили к самому пароходу, смотрим, как сыновья наши разместились.

Тяжело мне было расставаться: от сердца будто кусок отрывается. А виду не показываю, чтобы Павла не печалить. Да и совестно вздыхать: не куда-нибудь провожаю, а на доброе дело.

Как станет у меня на сердце тоскливо, вспомню я свой сказ «Сила храбрая красноармейская» и твержу в уме свой наказ:

Вы храните-берегите мать родну землю,
Мать родну землю народную, советскую…

И сразу станет мне легче: будто я в силу храбрую красноармейскую и свою долю вложила.

Запомнился мне Павел при прощанье: стоит он на палубе парохода от всех отдельно и смотрит на нас с любовью и грустью…

Уже зимой, когда я ездила в Москву, получила я от Павла письмо, что он служит на Мурманском берегу, в Териберке. Там он и ранен был в первые дни войны в одиннадцати верстах от границы.

…А когда Павел под Ленинград попал, письма стали приходить редко: раз в полгода. Мы ему пишем на каждой неделе по письму, а он шлет письма с обидчивыми словами.

«Писал, — говорит, — вам всем, а ни от кого ни ответа, ни привета».

Я ему отвечаю:

«Пишем мы тебе чаще, чем раньше. Да путь до тебя не легок».

А когда блокаду Ленинграда прорвали, написал он нам, что письма наши получены:

«Сегодня я большой праздник праздновал. Все письма ваши я получил и перечитал их не по одному разу. Будто я с вами побеседовал».

6

К тому времени был уже на фронте и бился с захватчиками и второй мой сын Андрей.

Сколько его в Нарьян-Маре ни держали, а все же вышло по его желанию отправили в Архангельск и определили в школу лейтенантов.

Из писем вижу, что учебой он доволен. Два раза писал Андрей, что благодарность перед строем получил. От таких писем и мне любо.

Проучился Андрей около года и, видно, не успел даже школу закончить послали их на фронт. Писал он уже из Вологды, что едет на фронт. А потом пошли письма из мест, которые уже освободили. В последнем письме пишет мне:

«Дорогая мама.

Сейчас 8 часов утра. Я только что вернулся из разведки. Пошли мы впятером, а вернулся я один: четыре товарища моих погибли. Мне, видно, еще жить.

Андрей

».

Однажды иду я из столовой с обедом домой. Прихожу — ребята все в один голос ревут.

— Чего вы? — говорю им. — Разве долго я за обедом проходила?

Говорю, а сама оглядываюсь: в чем дело? И вижу — за спиной у Дуси письмо спрятано.

— Видно, письмо, — говорю, — получили? С Павлом или с Андреем что приключилось?

— Письмо, — говорит Дуся. — Только не нам, а Анне Чернышевой. И не от Андрея, а от его командира. Читай вот, написано: «Потерял я, Анечка, самых близких своих двух товарищей. При выполнении боевого задания погибли мои лучшие друзья — Андрей Голубков и…»

Больше я ничего не слышала. Затрясло меня всю. Упала я на кровать ниц лицом, залилась слезами.

Кабы были у меня, несчастной,
Кабы были бы птичьи крылья,
Поднялась бы я — полетела,
Стала б спрашивать да выведывать
Я от конного и от пешего,
От прохожего и проезжего:
Кто в живых-то его не видел ли?..
На защиту да земли русской,
За славу да людей добрых
Нестыдную смерть он принял.
За честь его молодецкую
Во живых-то ему быть веки.

День ко дню, неделя за неделей покатились. С горем-то я и время потеряла, не знаю, когда и живу: не то летом, не то зимой.

Иной час очнусь. «Вот, — думаю, — как у меня сердце хотело, чтобы всех их вырастить. Кончилась бы война, собрались бы они к одному столу, так мать-то на десять лет помолодела бы…»