Мать Печора

Первое время мне и невесту и сватью да и все роли играть пришлось, показывать — как что делается. Пока подобрали Агриппину Фролову роль невесты играть — перебрали полдесятка молодых девушек. Ни одна не подошла: плакать не умеет. И слова им в рот положишь, а они начнут плакать, а смехом закончат. А я как стану показывать им, как мы когда-то плакали, все смехуньи заодно со мной наплачутся досыта. Они плачут, а я разливаюсь-приговариваю:

Отступите, да дружки вежливы,
Дружки вежливы да очестливы,
Отступите да отойдите
От стола ли да от дубового,
От берчатой да белой скатерти,
От меня ли младой кручины,
От девицы да души красной.

Все же невесту пришлось играть Агриппине Фроловой. А она чуть помоложе меня.

Настоящие теперешние невесты наотрез отказались даже и в шутку плакать.

В газете нашей «Няръяна Вындер» напечатали объявление: «22 июня состоится постановка «Печорская свадьба» под руководством сказительницы Маремьяны Романовны Голубковой».

И тут, перед самым спектаклем, как снег на голову пала война.

Пошли наши сватья, жених и дружки не в театр, а на войну. И девки, которых я попусту обучала плакать на свадьбе, заплакали настоящими слезами.

3

Собрались мы все на митинг. Народу сколько было — все пошли. У всех печаль, а я стою — рук своих не вижу. Каплют мои слезы на песок, как пули тяжелые.

С первого дня, с того часу, с той минуты начала я проклинать Гитлера, твердить проклятье свое:

Идолище ты поганое,
Гитлерище распроклятое,
Быть бы тебе серым волком,
Лаять бы тебе собакой.
Мать родная бы отступилась,
Жалости к тебе не держала,
В приюте бы тебе отказала,
Так же кляла бы да проклинала.

В городе народу поредело: прошла мобилизация. Одних провожают, других собирают. Кого пароходами вверх по Печоре, кого самолетами везли, чтобы пароходов не ждать. Проводили мы их на край города, платками махнули да только и видали.

Живем мы и вести ловим, что на фронте делается. Прежние войны шли ни вести, ни слуху до нас не долетало. Где бои прошли, где врага отбили никто не знал. Вернутся раненые, и те не знают ничего, не могут сказать, где их и ранило-то.

А тут по радио каждый день слышим самые точные вести. Только вести те нерадостны. Чувствуем мы, что фашисты силу насобирали несметную. Изо всех стран, что под их игом оказались, войско собрал да согнал.

Слышим, идет и идет Гитлер. Старухи нет-нет да и вздохнут:

— Не иначе, это антихрист народился…

А я им:

— Страшен сон, да милостив бог. От чужих ворот дадут ему поворот.

Не знаю почему, а с самого начала верила я, что сломят наши Гитлера и вспять погонят. Радио ни днем, ни ночью не выключала, все ждала того часу, когда про нашу победу объявят. Сон у меня чуткий: сплю, а ухо слышит.

Ребята из педагогического училища, рабочие с лесозавода, десятиклассники из средней школы — все в военкомат с заявлениями пришли.

И мой Андрюша в военную школу захотел, заявление подал. А от меня таится. Пока еще ходит в свое училище, живет там днями и ночами, а я ничего не знаю, где он и что он.

Забежал как-то домой мой Андрюшка, вижу, что-то сказать хочет, а мнется. Потом уже смелости набрался, говорит:

— Дай мне пару белья, кружку, полотенце, ложку и поесть чего-нибудь.

— Куда тебе? — говорю.

— Мало ли куда, время сейчас военное, нельзя всем сказывать.

Я умом-то своим уж подумываю, что на войну уезжает. Вот думаю, что сейчас прощаться начнет.

Нет, вижу, не прощается, значит еще не на фронт.

Через сутки забежал домой. Вижу, как с дальней дороги приехал, осунулся, а веселый.

— Поздравляйте с прибытием, — говорит.

Андрюша шутки шутить — первый мастер. Начнет сочинять что-нибудь все уши развесят.

А как пришла война, мой парень переменился, и не до смеха ему, и не до шуток, вечно с делом да с заботой.

Спрашиваю Андрюшу:

— Чего, — говорю, — ты мне не сказываешься, чего от матери таишься?

— А что мне сказывать? Скажи вам — слез не оберешься.

— Плакать, — говорю, — добро, а не плакать — лучше того. Что я, не понимаю, что ли? Меньше тебя душой болею за родину нашу? Небось мать-то узнала бы, так палкой не ударила бы.

Андрюша и довольнехонек, что мать не расстроилась и слезы не проронила. И не стал от меня таиться.

Потом я его и спрашиваю:

— Когда поедете-то? Приготовить ведь все надо.

— Каждый час могут потребовать. И к любому часу все готово быть должно.

Начала я ему все направлять: две пары носков, две пары перчаток связала. Белья побольше в рюкзак сунула.

Время шло, а Андрюшу все не вызывали. И товарищей его до поры не тревожили. Велели им всем ждать, прежде времени никуда не прыгать…

Той порой, 9 июля, получила я письмо от Павлика. Пишет он мне: