Мать Печора

Вскорости после первой переправы вывел нас Мартын на привольное место. Куда ни глянешь, за полсотни верст на обе стороны глаз берет. Не иначе, тут проходил водораздел между безымянной речкой, которую проехали, и между рекой Адзьвой, что впереди в далекой дали чуть-чуть синела. Сколько ли проехали, олени притомились.

— Сяйник лагамбы — чаевать будем, — объявляет Мартын на какой-то остановке.

Съехались мы кучкой, сани к саням поставили, оленей отпустили. А вокруг нас ни деревца: ни рубить, ни пилить нечего. Хоть и про чай забудь.

Смотрим, Мартын из-под амдера — из-под шкуры, постланной на сани, вытаскивает сухое полешко, за ним какую-то дощечку, — подобрал, видно, в дороге.

— Растопка есть — дрова добудем, — говорю я.

Отошла я подальше, багульных да вороничных кусточков нарвала прямо с дерном, несу охапку.

— Куда ты эту дрянь тащишь? — спрашивает Илья.

— Погоди, — говорю, — около этой дряни еще греться будем. Стоит ей только загореться, так зафыркает, что во все стороны жар пойдет, близко не подходи.

Настрогал Мартын из полешка лучины. Ненецкие ножи заточены только с одной стороны, так лучину они щепают мелкими стружками, каждая колечком завернулась. Не лучина, а перо жар-птицы. Чуть поднеси огонь — вспыхнет это перышко, успевай клади лучину, а на нее и багульник с вороничником. В середину много не бросай, с боков накладывай. Одно за другим разгорится: одно горит, другое подсыхает. И огня большого не видно, он синеватый какой-то, а жар лютый. Над костерком Мартын варило поставил: три палки чумиком соткнул, а к ним железный крюк нацепил, чайник повесил, а на таком жару в минуту чайник затрясся и крышка запрыгала.

Тундровики чай любят густой да крепкий, как клюквенный сок: сквозь стакан огня не видно, пьешь — рот вяжет. На вольном воздухе и чай и еда слаще кажутся. С дороги чаем не только желудок, а и сердце обогреешь: по крови как хмель пойдет, весь человек живым станет.

Чайку попили. Девушки ко мне пристают:

— Выкладывай, Романовна, и старо, и ново, и за сто лет вперед.

— Что через сто лет, — говорю, — будет, я не больше вашего знаю, про новое опять вы, молодые да грамотные, не хуже меня знаете. Буду вам про старину баять.

И принялись мы побывальщины печорские плести — про колдунов, про чертей, про чернокнижья.

Долго бы вспоминали мы старинные поверья да побывальщины, только Мартын заторопил нас:

— Ямдать[25] надо.

Олени той порой разбрелись по дальним варюям. Петря с Мартыном пошли собирать их. Обходят они вокруг оленей, гейкают да порявкивают, олени все кучней и кучней собираются к тому месту, где мы остановились. А если какой олешек отобьется на сторону, тут Мартынова собака да и Черный, что к тому времени догнал нас, — первые помощники. Как возьмутся они бежать за оленем да как погоняют его верст пять-шесть, он и сам своей свободе не рад станет и к стаду прибьется.

Сбились олени в кучу около саней, а у нас от саней уже вокруг оленей тынзей обведен. Тынзей покачиваем, олени и боятся переступить его. Да и людей у нас немало было, сами, как ограда, вокруг встанем. Приученные олени знают, что это их ловить собрались, и не сопротивляются.

Запрягли мы оленей — и снова в путь-дорогу. Чистым, негористым местом ехать было нетрудно. Изредка Мартын завозил нас на длинные попутные озеринки. Снегу на озерках было совсем мало, и олени бежали быстрей. Хороший путь вел и по болотам, там снег еще уцелел.

А солнце пригревало все сильней. День по дню дело шло к теплу. Вот и под вечер день клонится, а солнце все еще греет, да так, как недолго назад и в полуденную пору не грело. И торопимся мы, дорожим не только часом, а и минутой.

Мартын грозился:

— Коли на Адзьве лед прошел, придется обратно поворачивать.

Была, правда, маленькая надежда на какого-то старика, который жил где-то на Адзьве. В случае, если лед на Адзьве прошел, старик перевез бы нас на лодке, а олени бы вплавь перешли.

Мартын до того торопился, что уж и оленей не жалел. Шли они, заплетая ноги, и от устали только что не падали. Ехали мы целый вечер, ехали после заката солнца, уже в полночь остановились на привал. А полночь чуть не на день похожа: светло кругом, небо чуть потемнело, и на нем редкие звездочки видны.

— Последние звезды догорают, — говорю я Илье: он первый раз в наши края попал. — Через неделю единой звезды не увидишь.

Удивили Илью мои рассказы про двухмесячную белую ночь, когда солнце днюет и ночует над тундрой и красой ее любуется.

Ни растопки, ни дров в этот раз совсем не было. Пожевали мы всухомятку, кто чего, да с тем и спать легли.

3

До Адзьвы добрались мы после полудня. С высокой сопки, на которую нас завез Мартын, сначала было видно синюю полосу на горизонте.

— Адзьва, — говорит Мартын.

И все мы думаем одно: прошел или стоит лед на Адзьве? Если прошел, придется обратно в Хоседа-Хард ехать. Лодку с собой мы не везли, а старик, на которого Мартын надеялся, мог и в тундру уйти на охоту, и помереть мог, да и мы могли к тому месту не попасть.