Мать Печора

— Здесь мы свадьбу свою праздновали, — объясняет Анна. — Захмелела я на свадьбе и выронила вот эту гребенку. И три года мы в это место не заглядывали, а тут вот попали. Видишь, нашли.

— Ухранила тундра-матушка, — говорю я.

Анна до того была радешенька, что на полчаса у нее сон как рукой сняло.

К вечеру мы подъехали к какому-то ручейку. Ручеек прорыл в глубоком снегу щель на полсажени. Мы хотели было перебраться на другой берег, да олени так измучились, что Мартын решил заночевать до переправы. Петря вместе с Леонтьевым перекинули через ручей нарты, перебрались по ним на другой берег и притащили оттуда кучу сухого хвороста. Мы так устали, что и есть не хотелось. Обсушились у костра и уснули как убитые.

Утром нас разбудила Петрина ругань.

— Что с тобой, Петря? — спрашиваю я его. — Не поперек ли места спал, не зарю ли проспал?

Он всегда спокойный, голоса никогда не возвысит, а тут бегает кругом и ругается по-коми — почти все ненцы в Большеземельской тундре говорят по-коми.

Петря махнул кулаком в сторону ручья. А на ручей и смотреть не надо, — слышно, что ревет, как добрая река. За ночь, оказывается, ручей разлился, прорыл себе в снегу широкий ход, и про переправу в здешнем месте можно было не думать.

Поднялись все, сходили кто по разу, кто по два на ручей и поняли, что пересечь его можно только где-нибудь выше. Пришлось ехать вдоль ручья к вершине. Целый день пробирались олени в глубоком снегу, пока верстах в пятнадцати не нашли подходящее место для переправы. Здесь ручей разделился на три ручейка, и каждый надо было по-особому одолеть: один — наискосок, другой — прямиком, третий — и так и этак.

Все три ручья мы кое-как одолели.

Тундра в дождь унылая, темная и на человека тоску наводит. Ни зверь не пробежит, ни птица не пролетит, все где-то залегли. Одни птички плищечки чивиликают над головами. Вдруг пролетает гагара и орет на лету:

— Га-га-га-га…

— Круговой! — кричу я гагаре.

И на крик она встряхнется, от испуга опустится ниже, сделает круг над головами и полетит дальше.

— Круг стожара, круг стожара! — кричит гагара.

Если так гагара закричала, считай — скоро дождь стихнет и хорошая погода направится, хоть сено коси.

Стожарами мы зовем жерди, вокруг которых сено в стог кладут…

Только к вечеру добрались мы до того места, откуда сутки назад хворост для костра собирали. Тут и заночевать пришлось.

Целую ночь мы сушились. Платье сушили на себе: стоим около костра и повертываемся к огню то одним, то другим боком. Малицы вывернули наизнанку и повесили на хореи около костра.

Той порой Мартын с Петрей забили одного оленя. Он совсем выбился из сил и весь день тащился на привязи за санями, мешая упряжке бежать. По законам тундры такого оленя или оставляют в пути, в надежде, что он откормится и его подберет кто-нибудь проезжий, или забивают на мясо.

Сгрудились мы вокруг оленя, смотрим. Петря стукнул его тундровым топориком, олень на минуту свалился. Петря быстро вынул из медных кованых ножен заточенный с одной стороны узенький нож и быстро ткнул его оленю в горло. Олень дрогнул, упал да так и остался лежать с ножом в горле. Нож не вынимают минуты три, для того чтобы кровь не выходила наружу, а собиралась внутри. После этого Петря скорехонько вспорол оленю брюхо, вынул брюшину, печень, легкие. Внутри, как в братине, скопилась кровь.

Пока кровь не остыла, ненцы один за другим черпали ее кружкой и пили. Попробовали по глотку и мы: кровь еще теплая, солоноватая, солить не надо. Тут же оленя начали по тундровому обычаю айбурдать — есть сырым. Мы съели самые лакомые части — печень, почки и самолучшие куски мяса. И вместо солонки макали кусочки в соленую кровь. Только после этого содрали шкуру, разделали всего оленя на части, по кускам и принялись варить и жарить. Ели кто сколько хотел. Накормили досыта и собак.

Так прошла вся ночь. Утром Мартын объявил:

— Олени всю ночь лежали, только сейчас пошли есть. Дневать здесь придется.

Ехать все равно было нельзя: дождь прошел, но зато такое солнышко пригрело, что снег чуть не кипел, на глазах таял. Показались первые мухи, они кружились вокруг развешанного мяса. Пришлось оленину обернуть мешками и закрыть шкурой.

День веселый да солнце жаркое, так мне и спать не захотелось. Побрела я в тундру посмотреть, не кладет ли птица яйца. Вокруг тишина да раздолье. Сыздали сопки белеют, между сопок озерки, вода в них под солнцем вся светится. Со всех сторон птица летит, снова гогочут гуси, слышим, как они крыльями машут.

Как в деревне бывало, кричу я гусям:

— Бог на помощь! Бог на помощь!

Не привелось мне ни разу видеть черных гусей, хоть они и пролетают мимо нас на острова Ледовитого моря.

Вот лебеди летят, белые, большие, шеи длинные. Крыльями взмахивают не часто, будто и не нужно им, будто просто так забавляются. Летят лебеди и изредка покукивают с распевом. И лебедей я без привета не оставляю:

— Здравствуйте, белы лебеди, белы лебедушки! Летите ко своим местам, ко своим гнездам. Лебедят вам побольше, трав посочнее, песков пожелтее. Широка тундра-матушка, хватит приволья и на вас и на нас.