Мать Сумерек

Бансабира поерзала в кресле, ощущая, как от долгого в нем пребывания за последние несколько дней затекла поясница. Повертелась так и эдак, выбирая позу поудобнее, и в оконцовке расположилась чуть боком, перекинув ноги через правый подлокотник. Неторопливо, будто никого другого в кабинете больше не было, принялась дальше читать какую-то околесицу, назначение которой тот же Гистасп далеко не всегда мог объяснить.

Да священные волки Нанданы! — вспылила Бану в душе. Невозможно делать вид, будто ей в самом деле все равно!

Листки в пальцах дрогнули, Бану, неосторожно их смяв, отстранилась и, бросив на альбиноса краткий взгляд, вполголоса заметила:

— А вот стоящего советника нет ни одного.

Гистасп чуть пошевелился.

— Чт-что вы сказали? — заикнулся он.

— Ты оглох в темнице от сырости?

Гистасп мотнул головой: голос пока не подчинялся.

— На тебя нападали больше года, — принялась объяснять Бану. — Теперь, когда все вылилось в открытый конфликт с моим братом и, к тому же, задело смерть отца, в армии, по крайней мере, среди офицеров, все точно разделятся: за тебя и за Руссу. А если поделятся офицеры, непроизвольно поделятся остальные. Русса, конечно, сглупил, — в сердцах бросила танша, стремительно сбрасывая ноги, разворачиваясь к столу всем корпусом и швыряя злополучные бумаги. — Признаться честно, я всегда думала, что заслуживаю врагов поумней.

— И более чужих? — продолжил Гистасп. — Русса ведь не враг.

— В том и дело. Но он бросил камень в озеро, полное чудищ. Невозможно нравится всем, это ясно. Меня вот ненавидит большинство хатов, поскольку я беспощадно отнимаю их золото. Но обожает армия, поскольку я не жалею этого золота для них — в разумных пределах. А зачем продаваться хатам и быть в глазах остальных проклятыми предателями, если можно помогать мне выбивать золото из хатов силой и быть отважными бойцами, элитными частями или даже героями?

Гистасп затруднился ответить, хотя бы потому, что не мог уловить, как сказанное связано с происходящим в конкретно его судьбе.

— С твоей ситуацией все гораздо хуже, — по-прежнему рассуждала Бану. — За Руссой последует кто-нибудь еще, кто захочет за что-нибудь с тобой поквитаться, а потом еще и еще. Идиоты, знаешь, никогда не переводятся, инициативные идиоты — особенно. И как бы здорово я ни подготовилась к битве с раману Тахивран, мне не победить, если в нужный момент одного из моих генералов никто не станет слушаться.

Закусив губу, Гистасп кивнул и уставился в пол. Если бы он только раньше распознал наверняка, кто добивается его гибели. Если бы смог предотвратить все в одиночку, всего происходящего можно было бы избежать. Если бы он только не заблуждался насчет Тала, был умнее, не зацикливался на нелепой догадке… Кретин!

— С другой стороны, — продолжала Бансабира, — я не могу потерять тебя. Ты слишком умен, Гистасп. И ты, — Бану взяла, наконец, тон помягче, — ты мой друг.

Гистасп беспричинно улыбнулся. Праматерь, что с ним сделала жизнь?! Расцветает от похвалы девчонки, годящейся ему в дочери! Но ведь сам выбрал.

Бансабира, наконец, мотнула головой в сторону пустующего стула по другую сторону стола. Гистасп приблизился осторожно и охотно сел.

— Половина хорошего совета — знание того, где его взять. Мне нужен твой совет, Гистасп. Никто и никогда не помогал мне в этом так хорошо и добросовестно.

— Порой, и я не находил для вас нужных решений, — справедливость требовала напомнить ей несколько ситуаций.

— И в этом ты тоже единственный. Когда ты совсем не знал, что делать, ты разделял со мной ответственность за то, что придумывала делать я.

Наконец, мужчина вздохнул.

— Значит, — все еще немного робко уточнил альбинос, — теперь я ваш советник?

Бансабира тоже вдруг улыбнулась:

— Именно. Маджруху поручено следить, чтобы в скрипториях сделали копии указа о твоем назначении, сколько получится. С этого дня ты — советник, которому следует помнить, — снова взяв строгий тон, акцентировала женщина, — от кого зависит его жизнь.

Гистасп кивнул: он и прежде не забывал.

— Дружба с сюзереном — самая трудная из всех.

— И самая выгодная, — вполголоса заметил танша.

Гистасп засмеялся в открытую: точно. То, что он был генералом, все равно никто не забудет, и его слово в воинских рядах по-прежнему будет иметь вес. Влияние в невоенных вопросах возрастет, а риск помереть в авангарде в какой-нибудь заварухе практически сведен к нулю. Ну да, он больше не распоряжается войсками, но, положа руку на грудь: кто и когда на его памяти распоряжался ордами пурпурных, кроме Сабира и Бану?

— Что ж, — Гистасп набрал полную воздуха грудь, — я присягал вам уже, но позвольте дать повторную клятву. Сим клянусь быть полезным всем, чем располагаю, могу и не могу Матери лагерей, тану Яввуз Бансабире. Это честь для меня, — он улыбнулся шире. — Право, я уже был готов идти на публичную плаху на рыночной площади, а тут … Вы умеете удивить, — шепнул альбинос. — Да благословит вас Кровавая Мать Сумерек!