Mater Hispania: христианство в Испании в I тысячелетии

Радуясь, ночью и днем хвалю всемогущего Бога.

В славном каноне блаженных отцов поучаясь,

Потемки незрячего сердца рассеять...

Зря пред собою жизни блаженной высоты

Я решил рассказать тебе о скорбях моих и мученьях,

Вкратце немного о многом ты найдешь в составленной книге:

Как противник восстал и непреклонно сражался,

И воздвигал на пути жестоко без счета преграды.

Сила Всевышнего как сети его разметала,

Как Он меня привел в сию безмятежную гавань.

Милость Господню молю и славное Его Имя,

Чтобы, укрыв ладью мою, от бурь жестокого мира,

К вечному и бесконечному Он направил ее покою,

Чтобы веслом святой веры Небесного Царства достигла,

Спешно, стремительно мчалась по просторам бескрайнего моря,

Чтобы удостоилась жить после смерти навечно у Бога.

Ты же, читатель, прошу, все прочитав и все зная,

Ты за меня умоляй Всемогущего Бога,

Чтобы простил мой грех,

Скверну очистил, спас душу.

[Так и тебя да спасет Бог в этом мире,

И возведет на небо,

И увенчает победой,

Духа Святого исполнит]

Воздыхания по поводу пережитых скорбей

Во времена моей юности я, недостойный грешник, уроженец провинции Астурии[780] предавался мирским недозволительным проказам, гоняясь за выгодой, в сумерках низменного века устремлялся к бесполезным наукам и в заботе об этих вещах сделался расслабленным, но внезапно по милости Божией пробудилось во мне желание обрести основы святой религии. Продвигаясь по бурному морю века сего, как бы странствуя на корабле, я приблизился к берегам Комплуденского монастыря,[781] горя огнем безмерного желания пристать к нему. Напуганный страхом грядущего суда, я чаял через покаяние прикоснуться к свету истины, но, носимый течениями мирского моря и часто жестоко гонимый дьявольскими ужасными порывами бури, я не мог достичь желанной пристани.

Побуждаемый необходимостью, я убежал в безлюдную пустыню на границе между городом Астуриия и Кастра Петри. Я отыскал освященное Богом каменистое место, подобное черствости моего сердца. Оно находилось на вершине горы необычайной высоты, и было это место пустынно, без признаков какого бы то ни было людского жилища, безводное, почти не имеющее почвы и потому угрюмое из-за неспособности ничего родить. Это место весной не оживлялось цветущими рощами, там нельзя было увидеть изобилия зелени, это место было отовсюду открыто всем ветрам; если приключалась сильная буря, там всегда пребывала непереносимая жестокая стужа.

Я решил испытать трудности в стольких бедствиях и лишениях и, несмотря на то что несчастная моя душа подвергалась всяческим невзгодам и была стеснена невыразимыми лишениями, я выдерживал, перенося все с душевным спокойствием, боясь, что брошу незавершенным начатое дело. Ибо написано,

«...что никто, кто вспять оглянулся,

Раз уже пережив превратности жалкого мира,

Спасенным уже не будет, ведь добрый пахарь не должен,

Дело достойно свершая, назад обращать свои взоры».[782]

Часто лукавый враг склонял мое жестокое сердце различными помыслами к обольщению. Но необходимо ревностно сопротивляться и мужественно противодействовать, «чтобы он не обманул или не помрачил душу ложным благочестием или не принудил с легкостью оставить однажды начатое из-за колебаний и непостоянства без всякой пользы».[783] Тот есть наибольший труд, который «устремлен к высочайшим вершинам»,[784] и невозможно достичь самой возвышенной вершины, если в твердой решимости целиком не отдаться делу, так как нежная душа не искусна в борьбе. Первая награда победы принадлежит тому, кто превозмог самого себя понуждением, кого жар веры и крепость упования на будущее вооружили, сделав несломленным вплоть до презрения к смерти, о каковых я бы воистину сказал: «Он изо всех сил сражался и победил».

Когда же это все продолжительное время с помощью Господа я претерпевал, спустя несколько лет христианское сострадание, движимое благочестием, стало собирать в то место разнородное множество народа обоего пола, приходивших, чтобы доставлять мне, убогому, вспомоществование, выразить послушание или услужить чем-либо. И когда уже крайняя нужда при содействии Господней любви обратилась в радость, поднялся туда некий человек, варвар, «весьма скользкий и занятый всеми пустыми делами»,[785] по имени Флайн, пресвитер той же церквушки, побуждаемый подстреканием древнего врага, распаляемый все больше и больше завистью («как это бывает обыкновенно у нечестивых – ненавидеть то, чего сами не жаждут иметь»),[786] ослепленный мраком этой зависти, в безумии начал из ненависти против малости моей строить козни и постоянно чинить препятствия и часто причинять ущерб. Когда же он пришел в ту пору в это место необыкновенно безобразный видом, как написано:

«Облик чернее смолы рождает такие же мысли.. ,»[787]

Мрачный, взбешенный, как свирепый зверь, он пришел в то место более ради поругания и для моего ниспровержения, чем для того, чтобы сплетать умиротворение любви, сострадания и милости.