Матерь Тьмы

Франц кивнул, удивляясь при этом собственному страху, заставившему его ухватиться за такую иррациональную защитную меру, которую пропитанный суевериями (а так ли это?) Фернандо мгновенно понял, ведь звезды предназначены для защиты от ведьм. (А ведь среди граффити на Корона-Хайтс имелись пятиконечные звезды, для того чтобы мертвые кости пребывали в покое и прах вел себя мирно, как и положено праху. Там их нарисовал Байерс.)

Франц встал, подошел к столу и, откупорив бутылку, предложил Фернандо выпить еще, но тот несколько раз коротко махнул рукой ладонью вниз из стороны в сторону, подошел к тому месту, где только что сидел Франц, постучал по стене над диваном и, повернувшись к собеседнику, повторил: «Hechiceria ocultado en muralla!»

Франц вопросительно посмотрел на него, но перуанец лишь склонил голову и приложил три пальца ко лбу, символизируя мысль (и, возможно, сам задумался о происходящем).

Почти сразу же Фернандо поднял глаза с таким видом, будто его осенило; взял мел с грифельной доски, лежавшей рядом с шахматной, и нарисовал на стене пятиконечную звезду – гораздо четче, больше, заметнее и вообще лучше, чем те, что начертил Франц.

– Bueno, – снова сказал Фернандо и еще раз кивнул. Затем он указал на плинтус, уходящий под кровать, повторил свое «Hay hechiceria en muralla», быстро подошел к двери в коридор, изобразил пальцами, как уходит и возвращается, а затем заботливо посмотрел на Франца, подняв брови, как бы спрашивая «С тобой за это время не случится чего-нибудь дурного?».

Несколько ошеломленный пантомимой Франц внезапно почувствовал сильную усталость, кивнул с улыбкой и, подумав о нарисованной Фернандо звезде и о том ощущении товарищества, которое дал ему этот поступок, сказал:

– Gracias.

Фернандо тоже кивнул, улыбаясь в ответ, повернул торчавший в замке ключ и вышел, закрыв за собой дверь. Чуть позже Франц услышал, как на этаже остановился лифт. Двери лифта открылись и закрылись, и он, жужжа, пополз вниз – как будто направлялся в подвал вселенной.

27

ФРАНЦ «ПЛЫЛ», как боксер после нокдауна. Он продолжал настороженно прислушиваться и осматриваться, улавливая чуть слышные звуки, высматривая мельчайшие знаки, но делал это через силу, превозмогая себя и преодолевая желание упасть. Несмотря на все дневные потрясения и сюрпризы, вечерний сон разума (раба телесной химии) брал верх. Фернандо куда-то ушел, и, похоже, с какой-то целью. Но зачем, что он хочет принести? Он, если Франц правильно понял его пантомиму, рано или поздно вернется, но как скоро и, опять же, зачем? Честно говоря, Францу было все равно. И он принялся бездумно наводить порядок вокруг себя.

Вскоре он с усталым вздохом сел на край кровати и уставился на невероятно захламленный журнальный столик, размышляя, с чего начать. Внизу смиренно лежала его нынешняя рукопись, на которую он почти не смотрел (больше того, о которой даже не вспоминал с позавчерашнего дня). «Странное подполье». До чего иронично все складывается… На рукописи лежал разбитый бинокль, стояли телефон с длинным шнуром, большая, почерневшая от смолы, переполненная пепельница (но он не курил с тех пор, как пришел домой, и ему до сих пор не хотелось), шахматная доска с наполовину расставленными фигурами; рядом лежала плоская доска с мелом, призмы, несколько побитых в ходе игры шахматных фигур, и, наконец, стояли крошечные стаканчики и квадратная бутылка киршвассера, все еще открытая, как он поставил ее, намереваясь во второй раз угостить Фернандо.

Чем дольше Франц созерцал этот несуразный натюрморт, тем смешнее он казался, и Франц совершенно ничего не мог с этим поделать. Хотя его глаза и уши все еще автоматически следили за всем вокруг (и продолжали это делать), он почти хихикнул. Вечернему состоянию его ума была неизменно присуща некая глуповатая веселость, пристрастие к каламбурам, нарочито исковерканным банальными афоризмами и слегка психоделическими эпиграммами – этакое ребячество, порожденное усталостью. Он вспомнил чрезвычайно тонкое и тщательное описание перехода от бодрствования ко сну, сделанное психологом Ф. К. Макнайтом: короткие логические дневные шаги разума постепенно удлиняются, каждый следующий мысленный прыжок делается все неестественнее и страннее, и в конце концов эти шаги (без видимого перехода) превращаются в совершенно непредсказуемые метания невообразимой дальности, и человек уходит в сновидения.

Он взял карту города, которая так и лежала, расстеленная, на кровати, и, не сворачивая, положил ее, как покрывало, поверх всего беспорядка, образовавшегося на столике.

– Ну, кучка мусора, пора тебе и поспать, – с наигранно-шутливой лаской произнес он.

И положил линейку, которой пользовался для измерений, поверх всего этого, как фокусник, оставляющий свою палочку после представления.