Материалы к альтернативной биографии

   - Ещё в Кембридже я положил на него глаз: робкий, неуклюжий, жалобно-миловидный, вполне доступный парнишка с громким именем - он не позволил мне только одного - вырезать из него сердце. Я дал ему время одуматься. Пять лет назад по его тоскливым стихам я решил, что он готов... Разве не пышную церемонию мы ему уготовали?... Но он снова вывернулся!

   - Чем он тебя так обидел?

   - Ничем. Он просто мне понравился. Я назвал бы себя охотником,... или коллекционером.

   - Значит, я тоже...

   - Я полюбил тебя, но ты - не трофей, а приманка. Я долго думал, как наказать строптивца, какая утрата заставит его возжаждать смерти, как счастья, и не нашёл никого, лучше тебя.

   Веки срастаются, отнимаются руки и ноги. Человек целует меня в лоб и уходит.

   Безнадёжно смотрю, не завалялось ли в углах моей души гранулки гнева, ужаса, разочарования... Нет, ничего нет. Окончание срока земного бытия заботит меня не более, чем заход солнца. Я не прошу ни у кого прощения. Пусть меня постигнет та кара, которую я заслуживаю.

Глава четвёртая

ВЕНЧАНЫЙ

Слово стало мясом

Павич

***

   Брюссельский полдень - пять лет назад.

   - Это очень, очень плохая затея, Уилл, - сокрушённо говорит его светлость, наблюдая, как я готовлю инструменты и реактивы для анализа крови.

   - Ну, уж нет, я хочу знать о вас всё. Пожалуйте ручку.

   Крепко закусывает белую губу и кладёт на стол ладонь тыльной стороной вверх.

   - Это быстро и совсем не страшно. Не смотрите туда.

   Я прокалываю его лилейную кожу железным зубцом и приникаю к ранке со стеклянной трубочкой во рту, но не успеваю даже всосать, как всё моё нёбо, вся гортань словно наполняются расплавленным металлом. Я взвиваюсь волчком, держась за горло, из глаз брызжут слёзы, сердце сводит аритмия. Вдруг всё проходит. Я полулежу в кресле. Джордж стоит рядом, баюкая свою руку, словно я её разрезал по всей длине. Стол и пол усыпан осколками стеклянных пластинок и пробирок. Злосчастная соломинка рассыпалась почти в пыль. Наверное, один из нас наступил на неё.

   - Надеюсь, - выговаривает пациент, - большего вам от меня не понадобится...

***

   "Она с тобой рядом. Она не ушла. Она по-прежнему твоя. Она велит тебе: "Живи!".

   Мои глаза открываются в полной тьме. Я вытянут в тесном глухом ящике на мягкой гладкой подстилке. Толкаю крышку - не поддаётся. Колочу по ней кулаками, кричу: "Выпустите меня! Я жив!". Вдруг она взлетает. Нестерпимое жжение от света... Не могу понять, что делаю. Меня словно подкидывает вверх и в сторону, хватаюсь за что-то подвижное... Постепенно судорога прекращается. Кое-как разжимаю веки в тумане вижу лежащего мальчика лет четырнадцати в одежде церковного служки. На его белой, словно от тройного слоя пудры, щеке лилово горят три пятнышка, образуя точный треугольник, только перевёрнутый.

   Я задохнулся бы от ужаса,... если бы дышал...

   Вот оно, заслуженное возмездие. Поздно просить у Неба чего угодно, только не этого.

   Где я? Какая-то часовня?... Гроб стоит изголовьем к алтарю. Горят свечи. Под столом валяется букет красно-белых георгинов. Там, за стенами - ещё день. Инстинкт велит мне бояться его.

   Прости, малыш, надеюсь, ты сирота. Так или иначе, тебя никто больше не увидит.

   Захлопываю крышку, кладу на неё цветы, хоронюсь до темноты в тенистом закутке, каких всегда много даже в самой крошечной церковке. Потом выхожу на улицу и спешу к ближайшему отделению швейцарского банка, шарахаясь от прохожих, пряча от них лицо.

   Не глядя на конторщиков, диктую номер счёта.

   - Снимаю всё, что есть.

   - Это займёт какое-то время. Вас проводят в зал ожидания.

   Хорошая тёмная комната с бархатными креслами.

   - Принести вам кофе или чаю?

   - Нет, спасибо. Ничего не нужно.

   На противоположной стене от бордюра до плинтуса тянется магическое полотно зеркала. В его тёмной глубине, где-то очень далеко сидит одинокий бледный гномик во фраке.

   Бросаю все усилия на притворные слёзы, но хочется лишь смеяться над здешней прислугой, принимающей меня за проигравшегося картёжника.

***

   На моём нёбе - что-то вроде кошелька. В нём таится гибкое чёрное жало, похожее на змеиное, но более тонкое и расходящееся не двойной, а тройной вилкой. Оно не имеет осязания в обычном смысле, но я не могу подавить его рефлексы. Все попытки вырвать или отрезать его тщетны. Оно скрывается быстрее, чем рожок моллюска от одного прикосновения. Скоро я оставил эти эксперименты и по другой причине: без естественного оружия моё выживание будет совсем уж антигуманно, а мне их жаль, людей...

   Я снимаю мансарду на западной окраине Женевы. Комнатка невелика. Кровать ограждена стеллажами книг, снаружи завешанными гобеленами. Полная темнота тревожна. Днём я предпочитаю полутень, а ночью - яркие огни.

   Это неправда, что заход солнца не волнует меня. Я наслаждаюсь им. Он пробуждает меня всего - мою жажду, мою жалость и любовь.

   Но больше всего меня утешает ночной дождь. Он дарит мне покой, вселяет стойкость и надежду. Бесчисленные часы напролёт я учусь читать бегущие строки воды по стеклянным страницам. В каждой капле - какая-то весть, траектория каждой повторяет чью-то судьбу.