Материнский кров

— Подавился б теми яйками… Нехай сгорит на тебе, ворюге, чужая шапка, — цедила сквозь зубы Ульяна, вынужденная подчиниться вооруженному немцу. Выгребла из корзинки штук семь яиц, опустила в шапку покойного мужа и протянула грабителю. Как ей хотелось разбить все эти яйца об его морду и прикладом винтовки размозжить ему череп, чтоб залился вражьей кровью!.. За Матвея, за всех погубленных на русской земле…

Маленькая Нюся заждалась в щели укрытия и обхватила ручонками ее шею:

— Дядя селдитый?.. Кака дядя?..

— Моя ты хорошая, не видать бы твоим глазочкам тех ворогов…

— Волохи кака…

— Кака, кака. А штаники у Нюси мокрые? Пойдем мы в нашу хату…

Вечером при свете каганца она кормила малышку кукурузной кашей-пшынкой и молока подливала в миску. В наружную дверь постучали и что-то крикнули по-немецки. Когда открыла, ее оттиснули в сенях, и несколько немцев с ручными фонарями прошли на чистую половину и в хатыну. Горницу осматривал офицер, два солдата стояли у дверного косяка, светили фонарями. Офицер обшарил лучом фонаря спальню, осветил стену, где висели семейные фотографии.

— О-о, — всматривался он с любопытством в старинные фотографии и горбил спину, чтоб лучше разглядеть. Выхватывал пучком света то один, то другой семейный снимок и почти каждый сам пояснял вслух: — Козачий фамиль… Георгий крест… кинжаль… — И вдруг приостановил осмотр, толкнул раз и другой зажженным фонарем, будто кого-то поджечь на стене хотел. — Комиссар!.. — Подскочил с перекошенным злобой ртом к Ульяне и ей крикнул, как плеткой хлестанул: — Комиссар? Эт-то есть комиссар!.. — Шипел резко и за кобуру пистолета хватался, крышку отстегивал, светом фонаря полосовал то место, где висела так озлобившая его фотография. Ульяна вгляделась: на маленьком снимке был Матвей, одетый в солдатскую стеганку и шапку со звездой. Ответ придумала мгновенно:

— То не комиссар, не… Миллерово… плен… плен! — убежденно повторяла.

— Миллер? Плен? Комиссар никс?

— Не, пан, — плен…

Немец убрал руку от пистолетной кобуры, что-то приказал солдатам, те вытянулись и отдали честь, когда он проходил в сенцы. Через минуту в горницу вошли еще трое солдат — те, что осматривали летнюю половину. Все пятеро вставали в этой хате на постой.

В эту первую ночь оккупации думы одна другой горше теснили ей голову. Как жить? Как жить, господи, если нелюди в хате топчут душу? С первыми двумя столкнулась, и оба грозились убить. А за что? Замок к чужому добру мешал воровскую руку протянуть? Значит, ломай, а того, чье добро, стреляй?.. Та по какому ж это закону?.. Спокон веку казаки вора били: «Не тронь чужое!» И крепко били, чтоб другим неповадно было. От малых лет детей в семье за воровство самым жестоким боем бьют, как за тяжкую провину. Учили жить в чести, никогда ни она, ни Матвей не марали рук даже самой мелкой покражей. А пережили ж такое время, столько лиха выпадало на веку!.. Выжили, не спадлючились, душу не заклали дьяволу… Что ж того немца заставляет грабить людей? Какая нужда? А то ж для чего другого они на русскую землю пришли б? В Матвее комиссара признал! Та ты ж, идолова душа, иди и воюй с ними на фронте. А ты в хату влез с целою бандою и бабу тем наганом стращать взялся… Скажи я по-другому за Матвея — убил бы…

Томильчиха не про мою хату сказочку читала? «И берете собою семь других духов, злейших себя, и, вошедши, живут там. И бывает для человека того последнее хуже первого…» Незанятый дом и прибранный… Без сыночка дом всегда пустой… «Где ты, Митенька? Где? Я ж тебя жду — не дождуся… Вторую неделю ты блукаешь…»

Хотела хоть в думках подольше побыть рядом с сыном, а не смогла — опять немцы-обидчики вспомнились. Чертыхнула вражин, к Матвею думой переметнулась. Пленным ведь назвала, живым… Своим словом с того света вернула, чтоб самой жить, и спаслась — отвела немецкую пулю!.. Не может быть, чтоб счастливый случай помог. Тут другое… А вдруг и правда плен?.. Терещенко живым Матвия у сарая поклал, а на кучу соломы и дым издаля зыркнул, когда сам от немцев тикал… «Господи, скажи — Матвий где? Перед твоими очами все живое и неживое… Я ж Матвия законная жена… У меня ж от Матвия дите… Скажи: «У вас есть защитник — живой муж ваш и отец…» То ж твой голос, господи, Миллерово назвал, сама своим умом я никогда б про тот город не вспомнила… Не сказала я ж ироду, шо пан под Волновахою убитый… А может, я грех на душу приняла неправдою? Ты и в грехе вразуми, господи».

8