Материнский кров

Ульяна одетая лежала на кровати. Думала о нежданных ночлежниках и о том, что ждет их завтра, но дальше того, как они с автоматами за спиной и финками на поясе идут большой колонной по дороге в город, представить ничего не могла. Дальний фронт казался ей большой дракой в степи, где все время стреляют, сходятся врукопашную, лиц дерущихся не разобрать, видно только, что красноармейцы не так одеты, как немцы, и каски тоже разные. Где-то уже ввязался в драку и Федя, мстит за товарищей-детдомовцев, строчит из автомата.

А Митя где? Ничего ясного. Даже как выглядит в солдатской форме, неизвестно. Когда она работала в военных лагерях, случайно наблюдала иногда учебные бои красноармейцев, слышала холостые выстрелы из винтовок и пулеметов. Вот и Митю так же гоняют. Она жалела сына, ругала себя, что не поехала к нему, а только сходила к Дашковым, продиктовала Кате письмо и просила беречь себя, а то один у матери остался на всем белом свете. Катя и от себя передала привет Мите, дописала внизу: «Ждем ответа, как соловей лета». Хорошие детки у них с Митей получатся. Про любовь тут гадать нечего, давно он ей нравится, фотокарточку не зря ведь выпросила, хоть и маленькую, что осталась, когда он на паспорт снимался, а все же таки память…

Господи, а как хорошо ей было с Матвеем, каким родным был запах его пота от подушки… Первое время она часто просыпалась по ночам и гладила его смоляной чуб, лицо и руки целовала. Любовалась мужем и не верила своему неожиданному счастью. Ведь ей всего семнадцать было, не знала она раньше никого-никого, но она ему, возможно, не первая, вдруг уйдет к другой, любая баба такому мужику будет рада…

Будто вчера это было с ней, а не двадцать лет назад… Ульяна встала с постели, открыла дверь в горницу. Солдаты спали. Постояла, загасила каганец. Утром надо встать пораньше и сварить для солдат картошки (спасибо Одарке — выручает в обмен на молоко), а сержанту надо хорошего табачку найти, пусть хоть трошки подымит в свое удовольствие. Махра рази курево для такого мужика?..

Часть 5 Записка от сына

…Все обратилось у ней в одно материнское чувство.

1

На лобастых склонах гор веснушками проступила молодая зелень. День ото дня зеленых кустов становилось больше, они густели и постепенно сливались, споро тянули в рост все травы, и станичники стали выгонять коров на первые выпасы в поредевшую за время немецкой оккупации череду, подступались к огородам. Но у ранней весны всегда строптивый норов, и однажды утром открылись снеговые горы, холодом потянуло от них, потом сильней задул горный ветер, засвистел на высоте и наклонил в одну сторону пупыристые ветки тополей и акаций, снизился и пронесся сквозняком по садам, ударил где-то в стену хаты сорванным с петли ставнем, и стало ясно, что налетел полуденник и будет дуть, как всегда в эту пору, долго.

Вслед за горным ветром поползли в закубанскую степь тучи, тяжелые, низкие, на крыши хат шумно сыпалась снеговая крупа, округа потемнела без солнца, пригасла, охолодала, конца ненастью не виделось, и все эти дни Ульяна почти не выходила из хаты, да много ли дел тут, если у хозяйки ни мужа, ни детей? Подолгу сидела у плиты, вспоминала. Припомнилось, как в тридцать восьмом году полуденник крышу сорвал с хаты, — на краю станицы стоит, самое раздолье тут для горного ветра. Налетел он тогда из распадка, ударил сбоку и солому с крыши как метлой смел. Матвей близко от дома работал, прибежал первым, когда ему передали в кузницу о беде, и одни стропила на крыше увидел. Перекрыл крышу снова соломой и обещал со временем добыть кровельного железа, да так и не успел из-за войны. Теперь, если ветер порушит крышу, перекрывать будет нечем, а то сама справилась бы, но все же таки верно говорят, что без хозяина дом сирота. Горевала Ульяна и начала тоскливо вполголоса напевать:

Поехал казак на чужбину далеко,
Далеко на добром коне вороном,
Свою он навеки покинул краину,
Ему не вернуться в отеческий дом…

Вдруг о Мите подумалось — забыл матуську сынок, совсем забыл! — и песня на такой случай нашлась горькая, слезу накатила. Не знала раньше Ульяна за собой такой слабости, чтобы плакать от песни, и вообще певуньей себя не считала, к голосу своему не прислушивалась, когда подпевала иногда в общем хоре застолья или с девчатами в полузабытой молодости, а в одиночестве распелась, расчувствовалась — и была уже не одна: уносила ее песня из глухих стен хаты, горе вдовье переживать помогала.

Однако весна не зима, ее не пересидишь, глядючи в окошко, и Ульяна, как только послабели утренние приморозки, стала сажать лук. Митя любил лук, всегда помогал ей сажать и выкапывать, а за обедом густо солил луковку и хрумкал, радовался, как малое дитя.