Материнский кров

Ульяна обращалась к соседке, а говорила для себя и видела в этот момент Митю. Весь в бинтах, в крови, лежит он один в комнате. Стонет. Просит пить. Но некому напоить ее сыночка. Некому подушку поправить…

— Ой, сынок, сыно-о-о-ок!.. — схватилась она за голову. — Чи целы у тебя ручки-но-о-о-ожень-ки-и-и… Куда же тебя по-ра-а-а-ани-и-ило?.. — Подняла заплаканное лицо и, путаясь ногами и продолжая сдавливать голову, побрела в спальню. Когда Зойка заглянула туда, Ульяна лежала ничком на кровати, ее всю трясло, руки рвали прочь с головы косынку. Зойка с минуту смотрела на ее большое распростертое тело, повертела в руке Митину записку, положила на стол в горнице и вышла.

2

Очнулась Ульяна от забытья, когда в хате стало уже сумеречно, и не сразу сообразила, вечер на дворе или утро. Встала, вышла в горницу, увидела красные стены и сполохи заката над Татарской горой и засуетилась: к Мите ведь надо собираться, к сыночку скорее ехать, узнать, как он там в госпитале, живой ли? Ой лихочко, а что она возьмет с собой, чем порадует сыночка? Нет, гостинцы потом, потом… Надо узнать сперва, не едет ли кто из станичных людей в Краснодар, может, и уехать добры люди подсобят? Повязала платок, кинулась на улицу.

От речки шла с коромыслом Зойка. Ульяна окликнула, та поставила ведра на землю, подошла.

— Зоя, ты не знаешь, кто-нибудь из людей в город на базар сбирался ехать? Может, и меня до себя в компанию возьмут?

— А я ж сама и сбираюсь племянника в город завтра вернуть.

— И я с вами! Возьмете? Вашей коняке не будет важко ще одну пассажирку тягнуть так далече?

— Своею тягою шкандыба́ть при́йдется, так давайте, Кононовна, до нас подпрягайте свои два колеса, та и покатымось пешею командой.

— А машины попутны берут?

— Берут. Як же не будут брать, если грошей богато шохверу подадут? А такие богачи, як мы с вами, пешки сбок дороги идут. Пустокарманных нужда сама швыдко до города гонит.

— С попутным ветром и выйдем завтра до дороги с утра пораньше, так, Зоя? А щас скажи, кто тебе записку Митину передал? На ней же ни адреса, ни фамилии не написано, так?

— То долга история. — Зойка оглянулась на ведра, оставленные на земле, коромысло держала, как лыжу. Поговорить она любила, а тем более сейчас, когда жила одна. Но Ульяна на улице разговаривать была не охотница.

— Зайдем до меня в хату, там все и оббалакаем, — пригласила она соседку.

С полчаса они обговаривали случай с запиской и завтрашний путь. Зойка рассказала, что к ней приехал из Краснодара на попутной машине племянник, а с ним вместе сидела в кузове женщина из Горячего Ключа. Возвращалась она из госпиталя, где проведала сына, и, когда уходила из палаты, молодой раненый боец попросил ее передать записку для матери — он знал, что женщина поедет через Псекупскую. Попутчица передала записку мальчику, а он отдал ее первым попавшимся в станице женщинам, потому что на записке не было адреса, наверно, Митя слишком торопился или очень уж заволновался, когда посылал весть матери.

— Я как узнала про записку, так сразу про вашего Митю сгадала, — рассказывала Зойка. — Побегла в центр, найшла Колесничиху, шо возле моста живет: «Отдай, Степановна, записку — то моей сусидке сын написал». — Передавая эти подробности, Зойка делала строгие глаза, но в тоне голоса не скрывала радости от того, что помогла соседке в таком важном деле, — у нее самой хоть и не было детей, но муж воевал с начала войны на фронте и уже два раза попадал в госпиталь, присылал оттуда письма. Договорились, что Ульяна рано утром забежит к Зойке, потом они заберут мальчика у бабки (ее хата под горой, по пути) и пойдут в город втроем.

Ушла Зойка довольная разговором, еще раз у калитки напомнила, что надо выйти из станицы пораньше, до света, чтоб ночь в дороге не застала, а то переночевать никто незнакомых людей не пустит. А Ульяне предстояло в этот вечер переделать еще уйму дел. Перво-наперво надо было с работы отпроситься. Она работала снова в полевой бригаде конторы «Заготскот», дел пока было мало, но неизвестно, сколько дней пробудет она в госпитале. И она пошла к бригадиру домой.

Григорий Северьянович Коломиец — так звали нового бригадира, который заменил не вернувшегося из Мартановки Стрекоту, — жил неподалеку, на Береговой улице. Ульяна застала его в сарае, где он опутывал рога корове, делал «налыгач», чтоб не бодалась во время дойки. «И Северьянович не побоялся расстрела — ховал свою бодучую Зорьку в конюшне». Ульяна, наблюдая за бригадиром, сказала, зачем пришла. Коломиец был небольшого роста, с брюшком, седые усы свисали по-казацки вниз. Он провел Ульяну в хату, там еще раз выслушал просьбу (он был туговат на слух), набычил крутую шею, подергал свирепо усы, однако отпустил без возражений и в сроках отлучки не ограничивал.

— Поезжай, Кононовна, — сказал он. — Сколько треба, столько и побудь у Мити. Привет передай. Драл я ему ухи за табак, та он малый был, а уже курить учился…