Материнство

Не являются ли мои лживость и неискренность – на которые Майлз указал и которые, по его мнению, присущи всем женщинам, – частью биологического императива? То есть, когда речь идет о вынашивании и воспитании детей, нравственность не важна? Единственное, что имеет значение, – жизнь ребенка, тогда как все другие ценности относительны? Неужели так за тысячелетие развился мозг? Если я сейчас – не тратя зря времени – сделаю выбор, решу не иметь детей, то смогу ли взять курс на обновление, очищение себя от лжи и обмана, с тем чтобы на первое место вышел мир живых людей и отношений, чтобы я сама стала такой же ответственной, как любой ответственный человек? Если мужчина может попытаться избавиться от стремления к насилию и потребности в доминировании, могу ли я изжить в себе желание сплетничать, мелочный интерес к чужой жизни – особенно к тайным сторонам жизни подруг – и вместо этого принять ответственность за поступки и слова, решив, что не встречу будущее с детьми и всеми прилагающимися к ним радостями и удовольствиями? Перестроиться – включить голову и не поддаваться слабости – и вытащить себя из своего облака, чтобы не остаться в нем, не допустить морального разложения и не убедить себя, что высшая цель – обеспечить лучшую жизнь ребенку, не пойти на поводу у тела с его хитроумными трюками и лживыми посулами. Чтобы стать такой, придется трудиться, терпеть и причинять боль – не мазохистски мучить себя, зацикливаться на неудачах или скорбеть о будущем, которое может и не наступить, но бороться за будущее, которого я желаю более всего. Мне придется избавиться от свойственных женщинам сомнений в себе, существующих только из вежливости, от критики задним числом и попыток заглянуть в будущее, которые есть лишь пустая трата времени, и думать, работать, безжалостно уничтожать собственные снисходительность и мягкость. Страшно подумать, как я могла позволить себе так глубоко уснуть, словно сказочная принцесса, тратящая жизнь в пустых снах. И ведь сон продолжится, если не очнуться, не встряхнуться и не отказаться от лжи. Я должна стать твердой и честной, решительной и несгибаемой и нести ответственность за сказанное и содеянное. Этот туман сонливости – моя феминность, так часто угрожавшая затянуть меня, – вот чего следует опасаться и вот за чем нужно следить, поскольку сила его велика. Ему нужно, чтобы я потеряла себя в заботе о ребенке, и эту потерю он обещает компенсировать простыми радостями и утешениями.

Что, если я продолжу путь безнравственной женщины и откажусь давать потомство, откажусь от своего биологического предназначения? Где та страна уединения? Только в том, что считается отступничеством и крахом. Только в этом отступничестве и крахе мы абсолютно одиноки. Только в стремлении к отступничеству и краху человек может быть по-настоящему свободным.

Лузеры могут быть авангардом современного века.

* * *

Прошлой ночью, во сне, я смотрела в зеркале на свои груди. Они выглядели такими обвисшими, чуть ли не до пупка. Расстроенная увиденным, я расплакалась. Плакала и причитала. Потом присмотрелась внимательнее и увидела в каждой по пять гвоздиков. Оказалось, что груди – на самом деле копыта, а съехали так низко, потому что я на них хожу.

Накануне вечером встретила Мариссу. Прическа, макияж, костюм – все в лучшем виде, как для съемки. Мы познакомились несколько лет назад, когда я написала очерк о ней для одного журнала. Она пришла после съемок сериала, для которого сочинила сценарий и в котором играла одну из главных ролей. Сто лет ее не видела. Когда мы встречались в последний раз, Марисса была замужем за актером, в ту пору менее удачливым, чем она, который после ее возвращения из Лос-Анджелеса переехал к ней. Помню, что она говорила о нем тогда: вот человек, который поможет ей в работе. Прошлым вечером за обедом я узнала, что они разводятся. Мариссе сейчас тридцать восемь. Многие ее подруги живут без детей, и для счастья им вполне достаточно партнеров. Она сказала, что хочет детей, но мужа постоянно что-то не устраивало. В Италии есть мужчина – какой-то режиссер, – которого Марисса, по ее словам, всегда любила по-настоящему, даже когда была замужем. После развода она написала ему письмо, рассказала о своих чувствах, сохранившихся с тех пор, когда он впервые ее поцеловал. Письмо, однако, опоздало. Режиссер ответил, что уже давно расстался с мыслью быть с ней. Теперь у него другая женщина, и хотя он эту женщину не любит и даже не живет с ней, время безвозвратно упущено.