Материнство

Возвращаясь домой, сделав разные дела, наткнулась на Николь, которую не видела со времен начальной школы. Мы узнали друг дружку и остановились поболтать на тротуаре. У нее четверо детей, и она пытается вернуться на работу. Поздравила меня с успехом последней книги. «Да, я только писательством и занимаюсь», – словно извиняясь, сказала я. Не готовлю, не стираю, не делаю зарядку и вообще редко выхожу из дома. Только сижу в постели и пишу, чувствуя себя в сравнении с остальными бледным, слабым ребенком.

Я хотела бы приключений, хотела больше гулять, но тогда оставалось бы меньше времени для работы. В молодости мне казалось, что писательства более чем достаточно, но сейчас я чувствую себя наркоманкой, упускающей в жизни что-то важное. Отсутствие детей позволяет предаваться ничегонеделанию и только сидеть за компьютером, набирая текст. Я сравниваю себя с уклонистом от армии – в которой служат многие мои друзья, – трусливо прячущимся дома

Узнав, что я подумываю завести ребенка, Николь сказала: «Тебе надо чаще бывать в семьях, где есть дети, наблюдать за ними и в конце концов решить для себя, каково это». Я не ответила, но подумала, что не хочу тратить на это даже секунду.

* * *

Прошлой ночью, во сне, я посмотрела вниз и увидела обвисшие груди старухи. Но потом, присмотревшись, поняла, что это не груди, а два дряблых пениса. Утром я отправила Терезе электронное письмо с пересказом увиденного и получила такой ответ: «Груди – это то, что дает жизнь, пенисы представляют креативную или генерирующую силу, рождающую произведения культуры или искусства».

Отвернувшись от компьютера, я вспомнила наш первый уикенд: съемная комната в небольшом городке, где Майлз учился в юридической школе. Мы сидели на полу перед камином и еще не знали, что мы уже вместе. Я говорила, что разочаровалась в бывших бойфрендах, и Майлз сказал: «Если тебе когда-нибудь понадобится кто-то сильный…» Я посмотрела на него и поняла, что он предлагает мне себя, свое крепкое мужское тело.

* * *

На следующий день я пошла домой к Николь. В углу гостиной стояла украшенная мишурой рождественская сосенка, все было усеяно иголками. Николь попросила меня посидеть с ребенком, которого усадила мне на живот, как только я легла на пол, а сама отправилась на кухню мыть посуду. Я, как могла, присматривала за малышкой, но чувствовала себя не в своей тарелке – мне этого не хотелось. Я хотела заниматься другими делами. Я играла игрушками, а малышка смотрела на меня десятимесячными глазами. Потом я подумала, что девочку надо подержать на руках, и подняла ее, держа лицом от себя, чтобы она видела мир.

Домыв посуду, Николь вернулась в гостиную, взяла дочку и повернула лицом к себе. Девочка заметно обрадовалась – тепло матери явно нравилось ей больше. Мне сразу стало легче; теперь мы могли уйти и поговорить. Поймав себя на этом чувстве, я мгновенно прониклась к ребенку антипатией и одновременно ощутила укол вины.

Из-за чего я так разволновалась? Что такого делает женщина – если она не мать, – что важнее материнства? Как можно даже подумать, что для женщины есть что-то более важное, чем быть матерью? Я знаю женщину, которая отказывается быть матерью, отказывается делать самое важное и, следовательно, сама становится менее важной. Однако матери тоже не важны. Никто из нас не важен.

* * *

За последние недели мое отношение к Николь стало ухудшаться; я считаю себя лучше нее и в то же время стыжусь своих мыслей. Почему я думаю, что Николь есть дело до того, что у меня нет детей? Выбор одного образа жизни не означает критику прочих. Разве женщина без детей представляет для кого-то угрозу? Бездетная женщина не утверждает, что ни одна женщина не должна иметь детей или что ты – женщина с коляской – сделала неправильный выбор. Ее решение относительно своей жизни не является заявлением относительно твоей. Жизнь человека не политическое решение или генеральная директива, как должны жить другие. Другие должны жить рядом с нами, не угрожая нам и не судя нас.

* * *