Матюшенко обещал молчать

Но Матюшенко уже смотрит на таких ехидно. «Правильно, — кивает он, — с начала месяца, кто же спорит. Только чего ж ты с начала месяца не кричишь? — думает он, глядя на кого-нибудь из кричащих. — Сидишь куришь, но молчишь в тряпочку. Потому что знаешь: все равно выведут по среднему, хоть целый день сиди, а сидеть лучше, чем махать лопатой. Все хорошие...»

Начальник на трибуне стоит ждет, пока шум в Красном уголке утихнет.

— Тише, товарищи, тише. Если кто-то хочет сказать, выходите сюда и говорите, зачем же кричать, — и смотрит сердито на Матюшенку. — Да, правильно, я с вами абсолютно согласен — штурмовщина. Да, правильно, мне это тоже надоело. А кому это не надоело? У меня тоже семья — жена, дети. И я их тоже по целым дням не вижу, что делать... Но, товарищи, вы ведь хорошо знаете: завод переживает тяжелое время — идет реконструкция, меняем оборудование, строим новые цеха. Вот закончим реконструкцию...

— Так когда ж мы ее закончим? — опять кричит Матюшенко. — Сколько на заводе работаю, столько слышу про реконструкцию. А мне уже на пенсию скоро!

Начальник опять умолкает и, делая обиженный вид, смотрит выжидательно в сторону — мол, или я буду говорить, ваш начальник, или пусть говорит этот горлохват Матюшенко, решайте сами, кто для вас дороже.

Тогда за столом, где клюет носом президиум, человек пять рабочих и итээр, вскакивает со своего места Аллочка Галушка; бойкая молодая женщина, зав экспресс-лабораторией — почему-то всегда именно ее выбирают вести собрание, — и начинает как школьнику выговаривать Матюшенке:

— Как вам не стыдно, Матюшенко! Хоть бы постеснялись — старый кадровый рабочий! Бригадир! На вас же молодежь равняется, а вы... Если хотите выступить, запишитесь, выходите сюда и говорите. Мы никому не запрещаем. Вы же задерживаете собрание. Как маленький, понимаешь. Люди устали, все торопятся домой, у всех семьи...

И еще кто-нибудь крикнет:

— Кончай, Иван, в самом деле, сколько сидеть можно!

Аллочка глянет на начальника — мол, видите, мы все с вами, ваши верные соратники и друзья, разве мы не понимаем, как много вам приходится работать, как трудно вам с таким вот элементом, — потом вздохнет, чтобы и начальник тоже видел, какая это нелегкая, тонкая миссия — вести правильно собрание, завернет юбку, чтобы не мялась, и садится — осторожно, как на мокрое.

Начальник начинает говорить, а она сидит, сложив перед собой руки, и то одному, то другому, кто откроет рот, грозит пальцем: «Винокур! Я все вижу. Павлов! Ну как тебе не стыдно, как не стыдно! Ты же комсомолец, молодежный вожак! Ну, сами себя задерживаем, сами задерживаем!» И смотрит на начальника: видите, как я стараюсь, а они... Иной раз сам начальник глянет на нее косо: хоть ты, ради бога, помолчи, но вслух не скажет, чтобы не ронять Аллочкин авторитет. А какой там авторитет, так, шестерка.

Аллочку Галушку Матюшенко терпеть не мог, а вот начальника — горячо любил, как родного брата. Кое-кому это покажется странным: как — любил, за что? И разве такое возможно в жизни? Но в жизни все возможно. Любил Матюшенко начальника главным образом за демократизм. Бывало, вызовет он в свой кабинет человек пять рабочих — самый опытный народ — и говорит:

— Хочу с вами посоветоваться, товарищи, — что нам делать с формовкой? Думал, думал, ничего придумать не могу. Почему плохо работает участок, в чем причина?

— А в том причина, — говорит Матюшенко, — что ты, Толюня, перестал меня слушаться. Да, да, не крути носом. Теряешь связь с массами. Говорил я тебе: не ставь Кавуна старшим на формовку или не говорил?

— А что тебе Кавун?

— Нет, ты скажи: говорил или не говорил?

— Ну, говорил. Мало чего ты говоришь... Чем тебе Кавун не нравится?

— А тем, что он лодырь, — это раз, сидит всю смену в конторке, будто ему сзади намазали, что делается на участке — не знает. А во-вторых, у него ж в голове всего одна, как ее, ну, эта... во-во, извилина! И то, если присмотреться хорошо, — не извилина, а рубец от фуражки... Он же ни в формовке, ни в людях ничего не понимает. Только и знает что кричать. С таким дураком и настроения нет работать. Где ты его только откопал? Мое слово: пока не уберешь Кавуна — не жди работы.

— Ты преувеличиваешь, — говорит начальник. — Кавун строгий, но у него большой опыт работы с людьми.

— Ага, опыт. Ему бы еще ума трошки...

— Ты преувеличиваешь.

— Ну, не знаю. Ты меня спросил, я ответил. Зачем тогда вызывал?

После, отослав всех и оставив одного Матюшенку, начальник говорит:

— Слушай, ты хоть при людях меня так не зови!

— Как?

— Ну, как... Толюня. Что я тебе — мальчик? И это самое, на «ты»...

— Ага, тебе, значит, тыкать можно, а мне — нельзя? Так выходит?

— Выходит, так! — сердится начальник. — Как ты не понимаешь...