Матюшенко обещал молчать

— Так не всем же дают, — рассудительно пояснил гостю Шурка. — Дают, у кого отец погиб на фронте или тут убили. А у него, — показал он на Гришку, — пахан в полиции служил при немцах. Кто ж ему даст.

— Заткнись, — лежа на боку, лениво прикрикнул на Шурку Гришка, так, вполне миролюбиво. Но, скосив взгляд на Козлова, стал медленно краснеть. — Кто тебя спрашивал, дерьмо собачье! — вдруг раздувая ноздри, закричал он.

— А что я сказал такого? — обиделся Шурка. — Все ж это знают, весь город...

— Заткнись, я сказал! Не лезь не в свое дело.

— Я не лезу.

— Гнида!

— А сам кто?

— Кто?

— Знаем кто!

— А ну, скажи!

— И скажу! Думаешь, побоюсь!

— Скажи! — Гришка угрожающе привстал.

— И скажу! — заорал Шурка. — Полицая кусок, вот кто!

Все было, как всегда, много-много раз... С той разницей, что в этот раз Толик с Зямкой вовремя бросились на озверевшего Гришку, иначе Шурке бы несдобровать. Шурка был плотней и крепче Гришки, но Гришка — ловчей и в драке бил чем попало и куда попало. «Мне нечего терять», — говорил он. Ребята навалились на него с двух сторон, приговаривая «остынь, остынь», а он бился у них в руках, припадочно закатывая глаза, и рвался к Шурке: «Убью-у-у-у!»

А Козлов не шевельнулся. Как сидел, разбросав ноги, так и продолжал сидеть. Привалился спиной к стенке и не отрываясь смотрел на разъяренного, растерзанного Гришку, силившегося своей культей достать противника.

Мы стали ругать Шурку — он первый начал, сколько раз говорить надо, что Гришка ни в чем не виноват, мало ли кем его отец был, он отказался от него...

— Сын за отца не отвечает! — надувая жилы на шее, вырываясь и подминая под себя ребят, кричал Гришка. — Нет такого закона!

Но Шурка тоже озверел.

— Есть! — кричал он. — Твой отец людей на расстрел водил! Скажи ему, Зяма! Не отвечает!.. Все знают, весь город!

— Заткнись, Шурка! — откуда-то у Гришки из-под ног хрипел придавленный Зямка. — Хватит!

— Все знают!

— И пусть знают! Я тут при чем?

— При том!

— При че-ем! — вдруг страшно закричал Гришка и, упав лицом в солому, зарыдал.

Ребята отпустили его, не зная, как быть, и тогда наш гость, у ног которого катался разъяренный клубок тел, словно очнулся. Оттолкнув Толика с Зямкой, он склонился над бившимся в припадке Гришкой, приподнял его за плечи и положил его растрепанную, лохматую голову с косичкой на затылке к себе на колени.

— Ну, земляк, ну не надо, — наклонясь, тихо успокаивал он Гришку. — Ты прав, ты ни в чем не виноват, во всем виноват твой отец. А тебя кто винит? Никто.

От этой ласки взрослого, сильного мужчины Гришка зарыдал еще громче, а Козлов обеими руками прижимал к себе его голову, гладил жесткие, давно не стриженные волосы и, не находя, что еще сказать в утешение, все повторял:

— Не надо, не надо...

Наконец Гришка глубоко вздохнул и затих, только изредка всхлипывал, уткнувшись Козлову в колени. Потом он сел, рукавом ватника вытер мокрое лицо и, ни на кого не глядя, стал молча разыскивать в соломе шапку. Зямка сзади надел ее ему на голову.

— Да я бы его сам, своими руками! — опять всхлипнул Гришка. — Всю жизнь нам с матерью испортил... Мне что, — доверчиво глянул он на Козлова, — сказали — я утерся. А ей как? Она бухгалтер, а ее на работу не принимают — жена полицая. Говорит, лучше б он на фронте погиб, как другие люди. А то... — И он криво усмехнулся. — Хоть бы ботинки в школе дали...

— Он у него сначала за наших воевал, — пояснил Толик Козлову.

— Ну да, — подхватил, всхлипывая, Гришка, — артиллеристом был, даже орден дома есть, Красной Звезды. Я хлопцам показывал, пусть скажут. А потом... — и он глубоко, протяжно вздохнул и опустил голову.

В двух запыленных кривых окошках нашего «блиндажа» стало совсем мало света. Сильней запахло сыростью, прелым тряпьем, откуда-то из щелей потянуло сквозняком. В сумерках было уже не разглядеть лиц ребят, только белели пятна по углам. Мы притихли. Так долго мы никогда еще не засиживались в своем штабе, и я подумал: «Хорошо, что Вака не послушал нас. В детдоме ему и правда будет лучше...»

Немного погодя Козлов осторожно зашевелился, словно у него затекли ноги, и спросил у Гришки:

— А его что, убили, твоего отца?

— Нет, — сказал тихо Гришка, — с немцами ушел.

— Ясно...

Козлов уже в который раз прикурил потухшую цигарку, потом отодвинул ногой ведро с углем и улегся на постели, закинув руки за голову.

— Да, земляк, не повезло твоему батьке, крепко не повезло...

— Гад он, — всхлипнул Гришка.

— Гад, — тихо отозвался Козлов. — Мамашу твою как зовут?

— Галина. Галина Ивановна.

— А тебя, значит...

— Григорий.