Матюшенко обещал молчать

Матюшенко косо глянул по сторонам — вроде никто не слышал, сжал кулаки и боком подступил к Ивану. Но тут вовремя вспомнил, что он теперь мастер и, так сказать, что можно быку, Юпитеру уж никак не полагается делать.

— Ладно, — сказал он, — я тебе это припомню.

— Очень я испугался. — Иван закончил трамбовку, вылез из ковша и принялся вытаскивать шаблон. Постучит молотком — потянет, постучит — потянет. Подогнал тельфер и выдернул шаблон наружу. Потом сел на пустое ведро и чистой тряпочкой вытер вспотевшие лицо и шею. Он сделал уже два ковша и очень устал. А Матюшенко еще раз повторил с угрозой:

— Я тебе это припомню. А ну, быстро ставь ковш на форсунку!

— Быстро только котята родятся, и то слепые.

— Я что сказал!

— Пошел ты знаешь куда! — вдруг закричал Иван не своим голосом. — Не буду я тебе подчиняться! Не буду, и все! Можешь кому угодно говорить, хоть самому начальнику цеха!

— Не будешь подчиняться мастеру?!

— Какой ты мастер! Ставят дураков!

Матюшенко даже присел, будто его снизу кто за штаны дернул. Испуганно оглянулся по сторонам. Дело происходило в дальнем пустом углу цеха, и это давало надежду, что за грохотом мостовых кранов и электропечей никто скандала не слышал.

— Тише, — забормотал он, — что ты орешь, как корова…

— Не буду, не буду я тебе подчиняться! — кричал Иван.

Народ уже со всех сторон начинал приглядываться к их темпераментной беседе, и Матюшенко счел благоразумным уйти от греха подальше — кулаки ну прямо так и чесались. Ярость сотрясала его, но в то же время было и обидно: за что его так — лапоть…

Под конец смены он опять подошел к Ивану.

— Иван, — сказал он, — забудем… Ты ничего не говорил, я ничего не слышал. Но подчиняться ты мне должен. Все-таки я мастер.

Иван к тому времени тоже поостыл и кротко кивнул, заканчивая набивать третий ковш, — а что, он тоже ничего, зла не помнит, слушаться старшего, конечно, будет, но только ему не надо говорить, что заливщик или сталевар умнее набивщика ковшей, бывает как раз наоборот.

— Бывает, но редко, — все же уточнил Матюшенко.

— И совсем не редко.

— Ну что ты споришь, Иван, что ты споришь? Вот ты, например, хоть газеты выписываешь?

— Выписываю, две.

— И что ты в них, интересно, читаешь — про футбол?

— А ты про что?

— Я? Я, дорогой, в основном международным положением интересуюсь. Если ты хочешь знать.

— А я, по-твоему, не интересуюсь?

— Интересуешься? Ну, что ж, прекрасно. Тогда ответь мне, если ты интересуешься, на такой вопрос. Ответишь? Где находится, например, республика Гондурас?

— В Америке.

— А в какой, в Южной или в Северной?

Иван отставил трамбовку, вытер нос и задумался.

— Вот видишь — и не знаешь. А я знаю. Гондурас расположен аккурат посередке, в Центральной Америке.

— А ну еще чего-нибудь спроси, — сказал Иван. — По международному положению.

— А как же, спрошу. Но теперь спрошу совсем из другой области. Скажи мне, например… Скажи: в каком году отменили крепостное право?

Иван опять вскинул глаза к небу и наморщил лоб. С минуту шевелил губами, но вспомнить дату никак не мог. И искренне огорчился:

— Вот черт, в школе же проходили!

— Правильно, проходили.

— Нет, не вспомню.

— Крепостное право отменили в 1861 году. Вот видишь: два ноль в мою пользу. И еще один вопрос, последний, даю тебе возможность забить гол престижа. Как, скажи мне, современная мысль трактует происхождение жизни на земле?

— Что как?

— Как трактует, говорю, современная мысль происхождение жизни на земле?

— Это что, от кого человек произошел? От обезьяны.

— Это, Ваня, каждый дурак знает. А я ставлю вопрос ширше: отчего произошла жизнь на земле?

— Так я же говорю — от обезьяны. От человекообразной обезьяны. Сам не знает…

— Как же я не знаю, если я спрашиваю? Хорошо, скажу иначе: а от кого тогда, по-твоему, произошла человекообразная обезьяна? Ну, мне некогда, считаю до десяти. Раз, два, три…

Но Ивану тоже уже надоел экзамен, и он, махнув рукой, брякнул:

— От тебя!

Тут все и произошло. «Да сколько же это терпеть можно!» — закричал Матюшенко и «засветил» набивщику в ухо.

И понял, что пропал.

Иван сел от удара на кучу песка и, держась за ухо, ошалело глядя на Матюшенку, сказал:

— Все! Пробил барабанную перепонку. Все.

— Да что ты брешешь, какую перепонку! Я ж токо-токо руку приложил, — испугался Матюшенко. — А ну дай гляну.

— Все, все, — не подпуская его свободной рукой, твердил набивщик. — Теперь отвечать будешь. Мастер побил рабочего. Все…

Матюшенко затравленно оглянулся — что делать? Пока еще никто ничего не знал, можно дело замять, пообещать Ивану — но что же ему пообещать? Ведра два вина — так он не пьет, приписать в конце месяца ковшей десять — не поверит, что же ему такого пообещать, чтобы не разнес по всему цеху? Деньги? Так где ж их взять…

И вдруг его осенила блестящая идея, очень простая и очень человечная. В детстве, в далеком смешном детстве такие вещи решались так…

— Слушай, Иван, — зорко поглядывая по сторонам, сказал осторожно Матюшенко, — ну, я не сдержался, ну, ударил в ухо… Но ты же сам своими действиями подтолкнул меня на это.