Матка

(Григорий Томилин) — Мне Беля сразу назначила сложный комплекс упражнений, которые нужно было повторять ежедневно по несколько часов. Там пластические, дыхательные техники. Плюс диета, голодание. В итоге, завезла она меня однажды неизвестно куда и спустила по веревке в ущелье. А там ничего, только скелеты разных свалившихся туда ранее неудачливых животных. Беля веревку сматывает и кричит мне, что вернется через сорок дней, и чтобы я не скучал.

Ну, что я? Принялся повторять весь комплекс упражнений, как обычно. Они ведь были направлены на поглощение энергии из окружающего пространства непосредственно через тело, на поддержание жизненных сил. Чем мне труднее себя контролировать, тем расчетливее я занимаюсь. Жара — я занимаюсь, ливень — занимаюсь. Зверь какой-то в яму свалился, шакал, кажется, — я его взял под мысленный контроль, как Беля учила, убил, закопал и занимаюсь. Правда, без воды обходиться не пришлось, я дождевую воду собирал в выбеленные солнцем звериные черепушки. (смеется) Ну, вскоре сознание стал терять… надолго. Представление о времени совершенно запуталось. И начали видения возникать — знаешь, как в легендах про искушения. То страшные, как в кошмарном сне, то наоборот, какие-то эйфорические. То как будто я в рабстве где-то, то я как будто покончил с собой, то по реке плыву на лодке, которая сама собой управляет, то словно мне стихи кто-то читает, которых я никогда не слышал… И вот в последний день возникает видение, которое мне особенно запомнилось.

Как будто я попал в пещеру, у которой нет ни входа, ни выхода, где-то глубоко под землей. И в воздухе передо мной появляется необыкновенное существо — выглядит, как женщина, только не человек. Красоты — фантастической. Цвет кожи — как… я не знаю, как черный жемчуг. Тело — точеное, как у статуэтки. На лице какие-то узоры, цветные и серебристые. Губы — как алмазы блестят, глаза… невозможные… наполовину чернильные, наполовину звездные…

(Стас Ладшев) — Гриш, поэму о ней сочинишь потом.

— Иди в пень. Ты ее не видел.

— Я представил. Сон, свет и восторг.

— Ничего ты не представил. Короче, я сразу понял, что она обитает здесь всегда, от начала времен. Видит и знает абсолютно все. И я могу задать ей ровно один вопрос, чтобы получить ответ, который никогда и нигде не получу.

Тогда я спросил: "Что есть зло?" И она сказала: "Зло — это искушение". В следующий момент я очнулся на дне своего ущелья. Вижу — Беля кричит сверху: ты там жив еще?

Вытянула она меня на веревке, взглянула на мою невменяемую рожу и говорит только: "Ну, ты, я вижу, даром времени не терял". Меня качало, как пьяного, — еле до машины дошел. Но чувствовал себя — как заново родился. На многое стал смотреть совершенно иначе. Я, например, раньше всегда считал, что сначала человек, допустим, совершает неправильный поступок. Потом происходят последствия и все от них страдают — вот это и есть зло. А тут вдруг все представилось в совершенно другом свете. Это касается и габбро тоже. Я вот, например, буквально всем телом прочувствовал, о чем нам твердила Беля, а еще раньше Тихон: прежде, чем сражаться с габбро, надо перестать обращать на них внимание. Понимаешь?

— Ну, будем считать, теоретически — понимаю.

— Ты правильно сказал: теоретически. А я понял практически! Да и в другом… Если, бывает, я не знаю, что решить, то вспоминаю и словно вижу ее перед собой. И уж не знаю, самовнушение это, или в самом деле часть меня осталась там, с ней, только правда в ответ на вопрос приходит мысль, которую сам я никогда бы не подумал! Я, наверное, ее даже после смерти не забуду…

— Да ты не мучайся. Мысленно предложи ей руку и сердце.

— Она меня мысленно пошлет.

— Пробовал или догадываешься?

— Ладшев! Догадаешься отвалить или попробуешь остаться?..

(Жанна Сеченова) — Я считаю, что Беля слишком жестока. Методы у нее живодерские. Хотя я не о себе переживаю. Мне другая история вспоминается. Кстати, ее героиня уже за себя никогда не скажет. Помнишь женщину с дочкой-инвалидом?

(Стас Ладшев) — Помню, конечно.

— Ну, и что с ней произошло, знаешь?

— Умерла. Кстати, тоже не о себе переживала.

— О дочери! О больном ребенке! Разве это преступление для матери?

— Беля спасла девочку. Сделала сильной, неуязвимой.

— Ну и кто может теперь поручиться, что это тот же самый ребенок?! Кто может сказать с уверенностью, что это вообще человек?!

— По-моему, тот же самый ребенок.

— Ну, ты во всем согласен с Белей.

— Хорошо, перескажи эту историю, как ты ее поняла. Для объективности.

— А что тут понимать?.. Я присутствовала при событиях с самого начала!

Мать, впечатлительная, набожная женщина, уже немолодая, беспокоилась за судьбу четырнадцатилетней дочери, прикованной к инвалидной коляске. Во время землетрясения на девочку упала стена и сломала ей позвоночник. Из всех заботившихся о ней родственников к моменту встречи со старателями в живых осталась только мать — сердечница, опасавшаяся, что от непосильных переживаний с ней случится инфаркт, и тогда дочь останется совершенно беззащитной.